Всюду жизнь

Таня — восьмиклассница — похожа на мать. Прекрасные светлые волосы волнами падают на плечи. Чистые, родниковые глаза ее пытливо и восторженно распахнуты навстречу открывающемуся ей волнующему, полному таинств миру. Очень впечатлительная, легко ранимая, голос ее возбужденно дрожит, кажется, она вот-вот расплачется, но это у нее постоянно, от девической взволнованности. Она никогда не жалуется, не спорит, в доме первая помощница матери.

И последний, одиннадцатилетний Николка, Колюнчик, как зовут его в семье, черноволосый, смуглый как жук. Этому позднему и единственному сыну Григорий отдал все свое нерастраченное отцовское чувство. Слепой любовью Григорий испортил мальчишку, сделал его капризным эгоистом: все были у него на побегушках, любая прихоть Колюнчика исполнялась немедленно, самое вкусное полагалось только ему.

Вот сидят они перед ним, его единоутробные сестры и братья, наивные и простодушные дети таежного Улянтаха…

Ты, Федор, самый старший из них, первый в Улянтахе инженер, в долгу, в неоплатном долгу перед своими братьями и сестрами. Ты должен помочь им определить свое место в жизни, пробудить стремление к знаниям, любовь к искусству, чтобы раскрылись и засияли все грани их личностей. Таня очень способная, самозабвенно увлечена литературой, она непременно должна учиться дальше и получить высшее образование.

Твоим братьям и сестрам уже легче будет, чем было тебе. У них есть ты, Федор, который может предостеречь их от ошибок, наставить на верный путь. Они будут жить в новом, прекрасном городе — с телевидением, Дворцом культуры, где смогут смотреть спектакли лучших театров страны, слушать выдающихся артистов и музыкантов. Работать они будут на крупных современных предприятиях…

Да, ты, Федор, в ответе за все четыре родные жизни. Нет, не за четыре, ты забыл о матери и об отчиме, о бабушке Евдокее и деде Даниле, забыл о своем друге Илье и его матери Тоне, об учителях своих Полине Филипповне и Иване Гавриловиче Хоробрых и его жене…

Федор чувствовал в себе неосуществленные стремления и мечты отца, веселого жизнелюба, и самоотреченную любовь матери своей к детям, неукротимую ярость в работе лесоруба и плотовщика в третьем колене деда Данилы, тоску потерявшей двух сыновей бабушки Евдокеи, упорство и неуемную волю к жизни крутых и немногословных земляков своих из Улянтаха.

Он считал себя обязанным довершить дело своих далеких предков, сибирских казаков, что долго и упорно шли на восток в поисках сказочной, счастливой земли, но так и не нашли ее, и осели здесь, в таежной глухомани, и, чтобы не помереть со своими детьми и женами с голоду, стали с ожесточенным упорством корчевать тайгу, поднимать каменистую, глубоко промерзшую сибирскую землю, проклиная и ее, и забывшего их бога.

Не слишком ли ты самонадеян, Федор, не слишком ли тяжелую ношу берешь на свои плечи?

Да, ноша эта велика, но не один он ее несет, а многие тысячи приехавших строить Сибирскую станцию, и работа эта не на день, не на два, а на годы, на всю твою жизнь…

3

Федор остановил Алексея на высоком крутом мысу, откуда во все стороны открывалась перспектива строительства. Сжатая с обеих сторон береговыми участками плотины, исполосованная вздыбленными космами белой пены, река с яростным ревом мчалась в узком проране. На плотине маленькими юркими жуками сновали самосвалы, рядом с ними суетились совсем игрушечные фигурки людей: продолжалась укладка каменного ядра плотины в русловой части. Ниже плотины у берега стояла плавучая электростанция «Северное сияние», питавшая стройку.

Гремели взрывы в окрестных карьерах, скрежетали, вгрызаясь в породу, отполированные работой до зеркального блеска зубастые гребенки экскаваторных ковшей, пулеметными очередями стучали пневматические отбойные молотки, взламывая скалу, надсадно ревели дизели сорокатонных БелАЗов, с грохотом сваливавших камень из стальных кузовов в проран.

Стараясь перекричать оглушающий шум стройки, Федор с гордостью сказал:

— Смотри, Алеша, вот где ты будешь работать!

…Как пловец с разбегу бросается в море, Федор с первого дня окунулся в водоворот стройки. С рассвета до темна или же всю ночь он был на плотине, где работал начальником смены; плотину возводили круглосуточно.

На ветру и жарком солнце задубела его кожа, добела выгорели волосы и брови. Стал хриплым его голос; надо было кричать, чтобы рабочие слышали его команды в реве машин. От усталости, недосыпания и постоянного нервного напряжения глаза светились жестким лихорадочным блеском.