Всюду жизнь

Ночью, при свете прожекторов, машины стали сваливать в воду суглинок. Река не сдается, грызет плотину, размывает, уносит суглинок, но люди побеждают стихию: машины валят грунт непрерывно, и вот уже из воды показался верх экрана. Работа пошла быстрее. Уложенный в экран суглинок разравнивают бульдозеры, укатывают колесами нагруженные камнем МАЗы: слоеный пирог плотины должен быть монолитным, прочным, водонепроницаемым. Люди облепили участок размыва, копошатся, как мураши, лопатами и трамбовками окончательно выравнивают слои грунта, заделывают ямы, пустоты, щели, а сами тревожно оглядываются на черную, молчаливую, усеянную отражениями огней поверхность водохранилища: поднимается ли все еще вода, успеют ли они нарастить плотину и опередить реку?

Восстановленный экран надо быстрее защитить от воды: его прикрывают верховым надэкранным фильтром из песчано-гравийной массы.

— Устьянцев! — кричит, шагая по гребню экрана, довольный Правдухин. — Теперь вали рядовой камень!

На фильтр укладывают каменную пригрузку — это уже последний слой плотины!

— Уплотнить наброску гидромонитором! — дает команду Правдухин.

Подъезжает водяная пушка. Бригадир Иван Бутома пригнулся у рукояток, как артиллерист у орудия, поворачивает ствол, наводит на невидимого противника, мощная, белокипящая струя воды с грозным гулом вырывается из сопла, бьет в камни, ворочает их, утрамбовывает.

Это все. Конец штурма. Победа!

Плотина снова несокрушимой стеной уперлась в берега, перекрыла реку. За верховым откосом мелкими волнами мирно плещет спокойное, уходящее к горизонту Сибирское море. Укрощенная река злобно, устрашающе ревет в водосбросном канале и, выйдя из него, делает прыжок и вздымается белым, кипящим потоком на высоту пятиэтажного дома.

Но люди все еще не верят, что река побеждена, не расходятся, мокрые, уставшие, возбужденные, толпятся на плотине. Они впервые за много часов могут распрямиться, глубоко вздохнуть, набрать полные легкие холодного чистого утреннего воздуха, закурить и, любуясь тонкими струйками тянущегося от сигарет голубоватого дыма, почувствовать пьянящий запах табака.

Посмотрев вверх на хмурое, затянутое пепельно-серыми облаками небо, они с удивлением увидели, что дождь уже прекратился. На небритых, потемневших от усталости лицах, освещенных бледным, без теней, светом, появляются расслабленные, радостные улыбки, рабочие с каким-то новым чувством душевной открытости и дружелюбия смотрят друг на друга, обмениваются шутками и чего-то ждут: после того подвига, который они совершили, нельзя просто разойтись по домам и заняться своими будничными делами.

И когда в кузов высокого сорокатонного самосвала поднялись Правдухин, секретари парткома и комсомольского комитета, председатель постройкома, Федор Устьянцев, бригадир Иван Бутома и несколько рабочих, люди обрадовались, окружили машину, зааплодировали.

Правдухин откинул с головы капюшон штормовки и открыл митинг.

— Благодарю и низко кланяюсь всем за самоотверженный, героический труд!

Рукоплескания, крики «ура» прервали Правдухина, он поднял большие, тяжелые руки и, улыбаясь, захлопал вместе со всеми. Потом он говорил о великой, необоримой силе коллективного труда, о созидании нового, счастливого мира и, взмахнув рукой, воскликнул:

— Слава вам, герои, покорители Студеной!

Люди слушали выступающих с взволнованными, счастливыми лицами, пожимали друг другу руки: эта штурмовая ночь соединила их удивительной и возвышающей силой братства.

Солнце прорвалось сквозь тучи, раскидало их, расходящиеся потоки жаркого сияния хлынули на землю, осветили собравшихся на плотине людей, разлились на поверхности моря ослепительно сверкающей расплавленной медью.

После митинга к Федору подошла Катя. В измазанной глиной мокрой брезентовой спецовке, она казалась толстой и неуклюжей. Лицо ее разрумянилось и помолодело от работы на воздухе. Повязанная пестрой косынкой, Катя была похожа на одну из многих работающих на стройке девушек-подсобниц.

— Федя, Федечка, как я рада, что все страшное позади! Угощайся!

Она протянула ему кулек с черешней, только что доставленной самолетом. Правдухин распорядился черешню с аэродрома немедленно привезти на плотину и раздать всем участникам аврала. Федор и Катя доставали из одного кулька крупные, глянцевито блестящие красные ягоды, их руки, нашаривая ягоды, встречались, а Катя восторженно говорила:

— Я впервые в жизни работала плечом к плечу с сотнями людей! Какой здесь замечательный народ! Работа меня захватила, я чувствовала себя нужной и поняла, что труд может дать человеку и радость и счастье! Я горжусь тем, что участвовала в победе над стихией!

— Лучше бы этой победы не было.

— Я не понимаю тебя, — осеклась Катя и растерянно посмотрела в хмурое, неподвижное лицо Федора.

— Я говорю, лучше бы не было этой аварии.

— Ах да, конечно… Я сказала глупость…

Катя смешалась, лицо ее застыло в недоуменном выражении.

— Извини, Катя, я должен срочно идти к Правдухину. Как раз по поводу аварии.

Глава двадцать седьмая

1