Всё, что у меня есть

— Ну что, Халвор, готов к школе? — спрашивает папа, и Халвор пожимает плечами.

— Более-менее, — отвечает он.

— Здорово, что у нас в этом году уже будут отметки, — говорю я. — Интересно, что у меня выйдет по норвежскому.

— Тебе нужно подтянуть математику, — папа поворачивается к Халвору.

Очевидно, что у Халвора так себе с оценками, но его это совершенно не волнует. Папа помогал ему летом с математикой, но Халвор занимался без особого желания.

Тетя Лив появляется снова с тарелкой, полной блинчиков.

— Сядь, Моника, успокойся, — говорит Элиза. Я беру блин двумя пальцами и кладу его на тарелку.

Мама берет стакан и пьет воду. От клумбы с розами доносится пчелиный гул. Стройные длинные ноги Элизы скрыты под платьем — ряд мелких кнопок спускается от маленького воротника до линии бедер. Халвор надел короткие джинсовые шорты со светло-голубой бахромой по краю, на ногах заметны длинные темные волосы. Мама поливает блин малиновым вареньем.

— Тебе лучше? — спрашивает папа и касается маминой руки. Мама кивает.

— Хорошо, что у тебя появился аппетит, — говорит папа.

— Супа поела совсем чуть-чуть, — отвечает мама. — Не люблю супы из пакета.

Я беру очередной блин, мама переводит взгляд на меня, потому что я тянусь за малиновым вареньем через весь стол. Элиза спрашивает папу, решили ли они насчет дачи на осенние каникулы. Голова Кнертена выныривает у меня между колен, я отрываю кусочек блина и даю ему, папа смотрит на меня укоризненно.

— Потому что, если нет, мы могли бы поехать туда с Ранди.

— Одни? Там же печь, которую надо топить, и газовая плита.

— Ну, с этим-то мы справимся, — отвечает Элиза.

Халвор, когда ест, в тарелку не смотрит. Однажды на зимних каникулах, когда тетя Лив отправилась в Берген с подругой, он приехал к нам в гости, и мы с Анной Луизой взяли его с собой покататься на коньках. Халвор тогда упал и ударился головой, у него было сотрясение мозга. Потом он сидел на кухне в зимних штанах, и его рвало в ведро. Мама позвонила отцу на работу, чтобы он пришел домой и отвез Халвора в больницу. Пока мы ждали папу, мама начала чистить картошку, а Халвор сидел, привалившись к спинке стула.

— Как ты, Халвор? — спрашивала мама то и дело, счищая кожуру с картофелин. Накануне вечером я слышала, как мама сказала папе: «Он скучает по маме, он немного маменькин сынок».

Тетя Лиза расспрашивает Элизу о медицинском колледже. Позади у нее первый год учебы, осталось еще два.

— Ты уже делала уколы?

— Нет еще, — отвечает Элиза. — Но мы скоро будем.

Она рассказывает о студенческой жизни, о том, что в группе всего двое парней, которые, конечно же, в центре внимания.

— Они классные, да? — допытывается тетя Лив. Элиза прищуривается, улыбается и качает головой. Кончики пальцев у меня блестят от жира. Я замечаю, как по ногам Халвора пробегает дрожь.

— В любом случае, они не в моем вкусе, — отвечает Элиза. Я встаю и тянусь через стол, чтобы взять еще блин.

— Моника, неужели нельзя попросить кого-то передать тебе блюдо с блинами? — не выдерживает папа.

Но я уже подцепила блин двумя пальцами, кладу его на тарелку и сажусь на место.

— Ездить на лошади, которую мне дает Като, довольно рискованно, — говорю я, щедро поливая блин вареньем.

— О господи, сил моих больше нет об этом слушать, — говорит тетя Лив. Не глядя на меня, папа берет очередной блин, стараясь уложить его так, чтобы он полностью покрывал тарелку. Я касаюсь руки Элизы.

— Как думаешь, где фотография? — начинаю я. — Ну та, где вы с Ранди.

— Какая еще фотография? — спрашивает Элиза.

Халвор опускает взгляд в тарелку, вымазанную малиновым вареньем.

— Та самая фотография, — говорю я, — вы на ней еще в форме медсестер.

Во взгляде Халвора читается угроза, во всем теле нарастает напряжение, а вместе с ним еще ненависть, которую я прежде не замечала.

— А, эта? Ну, и куда она подевалась? — спрашивает Элиза.

Однажды в детстве, когда мы с ним играли на мусорной свалке, Халвор расстегнул молнию на брюках и показал мне то самое. Вот это было потрясение, я была готова смотреть на это снова и снова: цвет, размер, форма, к тому же оно могло еще расти и раздуваться, божежтымой.

— Ну, если тебе так уж интересно… — тяну я, обращаясь к Элизе, и улыбаюсь во весь рот, словно в моих словах есть что-то невероятно смешное, что заставит всех присутствующих изрядно повеселиться. Я сейчас как будто клоун, я могла бы еще прыгать на одной ноге, крутиться волчком. Свернутый трубочкой блин на папиной тарелке порезан, он похож на спираль, улиточную раковину, в которой переливается малиновое варенье. Папа спокойно держит в руке вилку. Никто не реагирует, кроме Халвора.

— Я не знал, что на ней Элиза, — говорит он.

Папа не притрагивается к блину, а Элиза тянется к стакану с водой. Выпив воды, она отодвигает стакан.

— Вот как? — я обращаюсь к Халвору. — Думаешь, хорошая фотография, да? Я думаю — да. Не, я на самом деле считаю, что она очень хорошая. Понимаю, почему тебе нравится смотреть на нее. На них такая красивая форма, очень красивая, белая такая.