Всё, что у меня есть

Тетя Лив говорила, что я была особенным ребенком. Однажды мы сидели на веранде, и я рассказала маме и тете Лив, что Мерете похвалила меня за то, как ловко я управляюсь с Полом Мартином, — она не боится оставлять его со мной, хотя мне всего четырнадцать.

— Он такой сладкий малыш! — воскликнула тетя Лив.

— Это большая ответственность, — заметила мама.

— Кем ты станешь, когда вырастешь? — спросила меня тетя Лив.

— Буду заниматься детьми или животными, — ответила я. — Может, ветеринаром стану.

— А я буду изучать право, — сказала Кристин.

— Мне всегда было интересно, кем станет Моника, — произнесла тетя Лив.

Тогда Кристин встала и ушла с веранды в дом.

— Почему? — спросила мама.

— Эта девочка — особенная, — ответила тетя Лив.

Я попыталась вспомнить, найти основания для такого утверждения, но не нашла; возможно, она сказала это, не придав такого уж большого значения, так же как про Пола Мартина — что он сладкий малыш. Но я все же чувствовала себя очень особенной, как и все дети.

Стемнело. Я спрашиваю Толлефа об Ингрид, и он рассказывает, что она живет в Лондоне и у нее приятель — ирландец.

— Мы с Кайсой ездили к ней на рождественские праздники, познакомились с ним, — сказал Толлеф.

— И как он тебе, достойный?

Толлеф вздыхает, поднимает взгляд к небу, кивает, задумывается, снова кивает уже более решительно.

— Да, — отвечает он. — Да.

Мы идем по мосту, мимо статуй, снег лежит на дорожках тонким неровным слоем.

— Образование немного обрывочное, но это ничего. У него замысловатый британский юмор, который я, наверное, научусь ценить, — говорит Толлеф.

Когда мы прощаемся, Толлеф крепко меня обнимает. Мне всегда хочется прижаться к нему еще ненадолго, сказать еще пару слов, услышать от него еще несколько слов в ответ, и всегда возникает чувство, что что-то заканчивается, когда мы расстаемся. Как будто целая жизнь или, по крайней мере, последняя ее половина оказалась скучной и затяжной дорогой признаний, открытий, попыток примириться с собой, надеждой и верой в это, но никакого примирения не произошло, и пока я застряла в этой точке.

Толлеф, высокий и широкоплечий, идет по улице в сером пальто, рядом трусит Брутус. Чудесный Толлеф.

В пятницу утром на пороге квартиры появляется запыхавшаяся Майкен.

— Поехали скорее, я не уверена, что тут можно парковаться.

Я не видела ее с Рождества. Я надеваю новое шерстяное пальто, розовую шаль, беру рюкзак и закрываю за нами дверь. На Майкен темно-коричневое пальто, перехваченное на талии поясом.

На улице морозно, сверкающие белизной, обсыпанные снегом деревья, солнце, кирпичные здания пылают от солнечного света, снег лежит на всех крышах. Черный автомобиль, «опель», выглядит довольно новым, не верится, чтобы он принадлежит студенту. Майкен ведет себя словно заправский водитель, но мне непривычно видеть, как она водит машину, я раньше с ней никогда не ездила.

— Я и не заметила, что заправки «Статойла» исчезли, — говорит Майкен, когда мы выезжаем из Осло.

— Исчезли, да не совсем, — говорю я, — они ведь просто поменяли название.

Я размышляю о том, осознаем ли мы с ней всю серьезность того, что нам предстоит. Теперь кажется, что у меня абсолютно нет нужного опыта, я не представляю, через что сейчас проходит Элиза. Не знает этого и Майкен, но ей-то всего двадцать один.

Майкен говорит, что она купила себе «макбук», хотя на самом деле денег у нее почти нет, просто все говорят, что «маки» гораздо лучше и служат значительно дольше обычных ноутбуков.

— Папа дал пять тысяч.

— «Мак» — хорошая вещь. А занятия уже начались? — спрашиваю я.

Она отвечает, что лекции не начнутся раньше следующей недели, но она и сама уже многое прочитала.

— Я буду работать в детском саду в Блиндерне каждую среду вплоть до лета, — говорит она. — Буду замещать методиста.

— Ты будешь методистом? — спрашиваю я.

— Нет, его обязанности будет выполнять другой воспитатель, я просто ассистент.

— А это не слишком? На учебу времени хватит?

Она кивает, переносит руку с руля на рычаг переключения скорости, рука у нее тонкая, с длинными пальцами, бледная кожа с голубыми венами.

Я спрашиваю, есть ли у нее кто-нибудь сейчас, какие-то отношения.

— Нет. Ну, или да. Нет, все-таки нет.

— И кто же это?

— Кто «кто же»?

— Который вроде бы да, а может, и нет.

— Его зовут Тобиас, — сдается она.

— Тобиас? Папа сказал, его зовут Амир.

— Нет, его зовут Тобиас.

— Он изучает психологию?

— Нет. Он вообще ничего не изучает. Больше не спрашивай. Мы недавно встречаемся. Это его машина.

Майкен чуть превышает разрешенную скорость, держа левую руку на руле, достает из небольшого углубления рядом с рычагом переключения передач пакетик жевательной резинки и предлагает мне. Потом выдавливает пластинку, отправляет в рот и жует.

— Я как-то упустила момент, когда ты сдала на права, — говорю я, — или я просто забыла. Давно?

— По-моему, ты тогда была на больничном. После того, как вы с папой завершили ту неудавшуюся попытку возобновить отношения. Папа полностью оплатил получение прав, но при одном условии.

— Это было не так, — перебиваю я.