Всё, что имели...

В цехе работала ночная смена. Ни с кем не здороваясь и как бы никого не замечая, он подошел к своему станку, стал придирчиво оглядывать заготовки, решив напрочь отшвырнуть все постороннее и думать только о сверлах. Но вспугнутым вороньем в голове метались мысли о денежных пачках, о мужчинах, с которыми зналась жена, и не от ревности ему было больно, а оттого, что он уже твердо знал: деньги, лежащие под кроватью, нечистые, позорные, и пока они там лежат, не будет ему покоя, и работы нормальной тоже не жди.

Он все-таки включил станок, силясь быть более внимательным, чтобы не повторилось вчерашнее.

Пришедший на работу Макрушин молча погрозил ему пальцем, и Савелий понял: сосед попрекает его за то, что не подождал, раньше всех ушел в цех.

«Никифор Сергеевич, наверное, считает, что я вчерашний грешок замаливаю… А пускай себе считает», — подумал Грошев и отправился к начальнику цеха. Ладченко в конторе был один. Не прекращая телефонного разговора, он кивнул — подожди, мол, а потом, положив трубку, спросил:

— Что у тебя, Савелий Михеевич?

— Разрешите на часок отлучиться, — попросил Грошев.

Ладченко заглянул ему в лицо, заметил покрасневшие глаза с припухлыми от недосыпания веками, проговорил:

— Ты вот что, иди-ка отдыхай. В обеденный перерыв пришлю Дворникова, он тебя разбудит.

— Я раньше управлюсь, — проронил Грошев.

— Раньше не появляйся, запрещаю! — Ладченко помолчал. — Слышал я, ты дочь проводил в армию, переживаешь. Понятно мне твое состояние, но, как говорится, ничем помочь не могу. Мужайся и надейся на лучшее.

— Спасибо, Николай Иванович, на добром слове, — поблагодарил Грошев и по дороге в барак продолжал думать: «Эх, все одно знают — Арину проводил, но никто не догадывается, какая другая болячка душу гложет… Арину жалко. В добровольцы попросилась. Что ж, правильно… Отцу велено за станком стоять, так пусть дочь за него на фронте будет. Оно, может, и до отца дойдет очередь, как дошла уже до таких же рабочих. Ничего, печалиться не будем, в кусты прятаться не станем. Не таковские Грошевы, чтобы отлынивать…»

С такими мыслями Савелий открыл дверь, шагнул решительно в комнату, выволок из-под кровати ящик и опять увидел ненавистные пачки денег. Он тут же придавил коленом развязанный сверток, чувствуя одновременно и жар, и озноб во всем теле. В следующую минуту он с остервенением стал скручивать бечевой сверток, ища глазами, во что бы еще завернуть его и навсегда унести из комнаты. Не найдя ничего подходящего, он сорвал с гвоздя старую замасленную фуфайку, запеленал сверток и для надежности обвязал брючным ремнем.

Через полчаса он уже сидел в коридоре военкомата, ожидая, когда военком Петя Статкевич окажется у себя в кабинете один, потом зашел к нему и молча высыпал на стол пачки, перевязанные узкими лентами.

— Что это? — удивился Статкевич.

— Деньги, — шепотом ответил Грошев.

— Какие деньги?

— Ты, Петя, мобилизуешь людей, мобилизуй и их на оборону, пусть послужат хорошему делу.

— Я не могу…

— А я, может, больше — не могу! — вскрикнул Грошев. — Я принес, а ты делай с ними, что хочешь.

Статкевич не знал, как быть. Ему было известно, что новогорцы уже немало собрали средств и передали их в фонд обороны, но как делается эта передача, он понятия не имел, потому-то стал звонить в банк…

Степанида впервые возвращалась домой с пустыми руками, даже какие-никакие дочкины вещички и те не привезла. Все, что было из одежды и обуви, Арина-глупышка пораздавала подружкам, которым еще учиться в институте. Степанида хотела приструнить дочь: зачем отдаешь даром, но промолчала. На душе у нее было тяжко, она никак не могла прийти в себя от неожиданного потрясения: ласковый, милый, добрый Терентий Силыч арестован, и сейчас думала о нем. Будь все по-прежнему, она, проводив дочь, осталась бы у него, и не на один день, и продолжала бы ездить к нему, будто бы на лечение в областную больницу. Есть у нее справка, якобы выданная тамошней больницей, с ней она смело подходила к железнодорожной кассе, ее же показывала, если в вагоне документы проверяли. Хворая! Кто придерется? Умница Терентий Силыч знал и ее научил, где и какой бумажкой козырять… Эх, откозырялась, кажется, теперь вся надежда лишь на то, что под кроватью припрятано, с тоской рассуждала она.

Степанида хотела постучать в дверь, легонько толкнула ее и ужаснулась: муж-то спит с незапертой дверью… Да он что, пьян? Она ворвалась в комнату, зажгла свет. Савелий безмятежно спал, отвернувшись к стене. Молитвенно встав на колени, Степанида вытащила из-под кровати ящик и обомлела: все в нем перевернуто и свертка нет… Сразу обожгла мысль: муж-разиня ушел на работу, не запер комнату и здесь кто-то похозяйничал… Она подхватилась и с криком стала расталкивать Савелия:

— Ты что дрыхнешь, почему дверь не запер? Ты что, так и оставлял комнату открытой?

Он проснулся, молча свесил голые ноги с постели, недоуменно глядел на жену, как бы даже не узнавая ее.

— Кто рылся в ящике? Там был сверток, где он? Ты знаешь, что в нем было? — громко спрашивала Степанида с дрожью в голосе.