Всё, чего я не помню

Весна набирала обороты, становилось все теплее, в Стокгольме открылись летние веранды и… Да! Сбавь обороты. Успокойся… Я начинаю психовать, когда ты так делаешь… Обещаю, скоро я дойду до их знакомства. Лайде вернулась домой в Швецию, а мы сидели в дешевой пивной недалеко от метро Фридхемсплан. Вокруг говорили о футболе, скачках или у каких рэперов в клипах самые горячие девушки (кто-то сказал южные штаты, кто-то – западное побережье, а восточное не назвал никто). Мы с Самуэлем вспоминали, какими были в последних классах школы. Я сказал, что был примерно таким же, что и сейчас, обычным невидимкой, с которым лучше не ссориться, это понимали все. Самуэль сказал, что его не травили, но некоторые считали его странным. В средней школе проблем не возникало, потому что тогда он ходил в школу рядом с домом, но потом перешел в новую, подальше, и там обстановка была другой. Парни должны были вести себя так, девчонки сяк, и сначала ему респектовали, потому что он хотя бы не чистокровный швед. Но потом пошли слухи, что он гей, и Валентин, который занимался тайским боксом и во всех вселял страх, взял наушники Самуэля, и, хотя Самуэль в основном слушал хип-хоп, Бигги, Тупака и Снуп Догга, именно в тот раз в наушниках играла классическая фортепианная музыка, и Валентин рассмеялся и прозвал его Чайковским, который потом превратился в Чайку, а потом в Чернохвостую чайку, потому что полностью белым Самуэль все-таки не был. Они плевали в его кепку, рисовали всякое на двери его шкафчика; как только он шел в душ после физры, все выходили, а в столовой Валентин то и дело спотыкался, держа в руках стакан молока, и ронял его в тарелку Самуэля или ему на голову, и если молоко попадало на лицо, он извинялся, не пытаясь сдержать смех, потому что молоко было похоже на сперму. Самуэль рассказывал все это таким голосом, словно в этом не было ничего особенного. Но когда я это услышал, мне захотелось разыскать адрес Валентина, прийти к нему домой, позвонить в дверь, просунуть ногу в щель и объяснить ему кое-что. Самуэль улыбнулся и сказал, что это очень мило, но все было совсем не так страшно, как кажется:

– Надо мной не то чтобы издевались.

Когда принесли счет, кто-то из нас его оплатил, неважно кто, потому что мы все делили поровну.

* * *

Я прилетела в Стокгольм. Меня переполняло чувство свободы бытия. Свободы от паутины бывшего мужа. Когда я стояла в ожидании чемоданов у ленты багажа, цвета казались ярче, тело – легче, всё – возможным. «Welcome to my hometown»[11], – говорили со стен раздутые лица знаменитостей. Потом я села на поезд в центр. Стоял типичный шведский весенний день, холодный и ясный свет за окном создавал иллюзию, что на улице тепло. Я смотрела на девственные леса, которые все еще окружают Стокгольм, и чувствовала, как энтузиазм тает. Думала, что же я, черт возьми, делаю. Как я могла добровольно вернуться в эту гребаную дыру? Теперь моя жизнь пройдет в этом захолустье, когда вокруг есть весь мир? И тогда я думала не о Брюсселе, а глобальнее – о Сан-Паулу, Нью-Йорке, Бейруте. О чем угодно, лишь бы не о крошечном миленьком старом городе с несколькими средневековыми зданиями и дворцом, похожим на барак, трех коротких жалких ветках метро и центре, окруженном промзонами, и где все то и дело утверждают, что город больше не может расти, и уже там и тогда, еще не доехав до дома, я почувствовала, что отсюда надо валить, что это испытательный срок. И пообещала себе остаться на полгода, максимум на год.

* * *

Наступило лето. Время шло. Самуэль продолжал донимать всех определениями любви, а когда встречал людей, которые казались счастливыми в своих отношениях, то всегда спрашивал, как они познакомились. Я стоял рядом и думал, что у всех своя история, и с каждым годом эта история все больше похожа на подделку.

– Как мы познакомились? Вообще-то это интересная история.

И хотя всем, кроме Самуэля, было все равно, они начинали рассказывать. Они учились в одном классе в младшей школе и не виделись пятнадцать лет, когда «совершеееенно случайно» встретились на рынке. В Италии. На закате. Они были в командировке и оказались рядом за завтраком в отеле. Просидели до обеда. До ужина. Не выходили из ресторана несколько дней. Они стояли рядом в супермаркете на окраине города в двух одинаково медленных очередях в кассу, и когда очереди перестали двигаться, прошло тридцать секунд, пять минут, пятнадцать минут, и они разговорились. А потом не могли остановиться и «все в таком духе», добавляли они, фальшиво улыбаясь. Наверное, подразумевалось, что наши глаза засияют и мы разделим их счастье. Хотя на самом деле и Самуэль, и я считали, что лучше бы они держали свое счастье при себе, потому что не врубались, что есть люди, с которыми ничего такого не происходило и которые все еще ждут.

* * *