Всё, чего я не помню

– Угу. Но казалось, что больше. И еще у нее уродская сумка.

* * *

Поездки превратились в серую рутину, утомительную игру в ожидание. Я почти не помню возвращения домой. Зато помню, я с удивлением обнаружила, что у меня с собой меньше вещей, чем когда я уезжала из Швеции. Почти все книги я оставила, да и одежду, в общем, тоже. Вещи казались замаранными, они были частью теперь уже закончившегося брака, оболочкой, которую я пять лет натягивала на себя, а теперь я была свободна.

* * *

В то же время Самуэль начал обращаться к незнакомым людям в барах и спрашивать, как они определяют любовь. Люди вели обычные для Стокгольма разговоры (как сложно найти хороших ремонтников, о хороших риелторах, плохих риелторах, кто зарабатывает на перестройке слеш распродаже слеш торгах), к ним подходил Самуэль и без какого-либо захода встревал в диалог с волновавшим его вопросом. Например, так:

– В хорошего ремонтника можно даже влюбиться, и кстати, как бы вы определили любовь?

Или так:

– Предполагаю, что с риелтором складываются вполне интимные отношения, почти такие же интимные, как и с партнером. И как бы вы определили…

Раз за разом я наблюдал, как он это делает. И, что самое удивительное, люди ему отвечали, у всех было свое определение. Один водитель такси сказал, что смотрит на любовь как на отношения, которые постоянно приносят все больший доход.

– Вроде банковского счета? – спросил Самуэль.

– Да, но только чертовски хорошего банковского счета. С солидной процентной ставкой. И системой страхования вкладов. Не какой-нибудь гребаный крупный банк. А маленький, специальный, нишевый.

– Хотя какая страховка может быть в любви, – сказал я.

– Да, наверное, вы правы, – вздохнул водитель. – Тогда это так себе банковский счет.

В другой раз мы сидели на вечеринке, и одна девушка утверждала, что любовь – это когда кто-то другой играет главную роль в фильме о вашей жизни, вы сами превращаетесь во второстепенного персонажа, а все остальные – в статистов. Как-то раз после посещения кино мы с Самуэлем сидели в кафе, и, вернувшись из туалета, я услышал, как женщина за соседним столиком говорит Самуэлю и своему мужу:

– Нет, нет, нет. Вы ничего не понимаете. Любовь совсем не про «радость и счастье». Любить – значит страдать, испытывать боль и плохо себя чувствовать, но все равно быть готовым всем пожертвовать ради этого человека – всем!

Ее муж покачал головой. Самуэль кивнул и, казалось, все понял. Но я уже тогда подумал, что ничего он не понял и никогда не поймет.

* * *

Единственная вещь, которой мне не хватало, – это оранжевый платок, я надевала его на второе свидание с бывшим мужем. Думала, после этого платок навсегда будет испорчен, но иногда я по нему скучала. И всякий раз это меня радовало. Было даже приятно, что платок смог победить те длиннющие болезненные отношения.

* * *

Когда Самуэль в сотый раз заговорил об определении любви, я разозлился.

– Любовь – это любовь, – сказал я. – Что еще ты хочешь знать?

– Но должно же быть определение получше?

– Ладно, вот тебе определение любви. Окончательное. Любовь – это когда всякие ништяки становятся еще большими ништяками, потому что человек рядом с тобой тоже ништяк.

Самуэль рассмеялся и сказал, что я романтик.

– Точно, еще какой. А теперь вызовем такси.

* * *

Иногда мне приходило в голову, что надо позвонить бывшему мужу, просто набрать его номер и попросить прислать платок. Как будто мы коллеги, которые не жили вместе, не были женаты, не обошлись друг с другом так сурово, что иногда я сомневалась, выберемся ли мы из этого живыми. Но мы выбрались, и я, конечно, никогда ему не позвоню. Все кончено, финиш, я о нем теперь даже не думаю. А вот платок вспоминаю.

* * *