Всевидящее око

– Ее называют Скорбящей старой девой, – сказал он.

– А почему скорбящей?

– Боюсь, не могу объяснить.

Я улыбнулся и сложил руки на груди.

– Зная, как тщательно вы, капитан, подбираете слова, позволю себе предположить, что вы не используете слово «не могу», когда на самом деле имеете в виду «не хочу».

– Да, мистер Лэндор, я действительно тщательно подбираю слова.

– Тогда, – бодро сказал я, – можем вернуться к нашему делу. Которое, если вы не возражаете, требует от нас двигаться к месту проживания Артемуса.

О, до чего же он помрачнел! Ведь он уже и так вынужденно шел в этом направлении.

– Давайте обследуем его завтра утром, – предложил я. – Скажем, в десять? О, и еще, капитан: если бы все это осталось между нами…

* * *

Хорошо помню, что было ужасно холодно. Облака висели низко и напоминали льдины, и каменные здания Северных и Южных казарм, стоявшие под прямым углом друг к другу, превращались в точило для сильного и настойчивого ветра с запада. И мы остро ощущали его, стоя во дворе и готовясь к нашему рейду. Дрожали, как рыбы на крючке.

– Капитан, – сказал я, – если не возражаете, я хотел бы сначала осмотреть жилище кадета По.

Он так и не спросил меня зачем. Возможно, уже устал возражать. Или у него имелись собственные подозрения в отношении моего парня, который так запросто окутал себя ореолом мифа. Или ему хотелось просто убраться с холода.

Боже, до чего же она была маленькой – комната, где кадет четвертого класса По и два его соседа проводили свои дни и ночи! «Комната» – неправильное слово; это была клетушка. Тринадцать на десять футов, разделенная перегородкой. Тесная, холодная, прокуренная – здесь воняло, как в китовых кишках. На стене висела пара канделябров; еще были деревянный сундук, стол, стул с прямой спинкой, лампа, зеркало. Кроватей не имелось – откуда им взяться в монастыре Тайера? Спать приходилось на узком матрасе прямо на полу, и каждое утро его нужно было скатывать. В общем, серое безликое пространство, ничейная земля. В номере двадцать два Южных казарм не было ничего, что указывало бы на то, что здешний обитатель однажды плавал в реке Джеймс, или писал стихи, или бывал в Сток-Ньюингтоне, или чем-то отличается от двух сотен других мальчишек, из которых академия делает мужчин.

Но душа все же откроется, несмотря ни на что. Поэтому, окинув беглым взглядом комнату, я подошел к сундуку По, откинул язычок замка и нашел – на внутренней стороне крышки – слова Байрона. Эфемерные и убийственные, как любовное письмо.

Из кармашка я достал нечто маленькое, обернутое черным крепом. Когда ткань сползла, я увидел камею с портретом молодой женщины в платье в стиле ампир и в шляпке с лентами. В ее хрупких плечах, в ее огромных ласковых глазах присутствовала девичья, почти болезненная изнеженность. Она выглядела практически так же, как тогда, много лет назад, в театре на Парк-стрит, когда пела.

При виде нее у меня к горлу подкатил комок. Знакомое ощущение – это было то же чувство, что я испытывал каждый раз, когда слишком долго размышлял о своей дочери. И тут я вспомнил, что сказал По, сидя в моей гостиной:

«Мы с вами оба одиноки в этом мире».

Выдохнув, я закрыл сундук и щелкнул задвижкой.

– Он содержит комнату в чистоте, – ворчливо произнес Хичкок.

Так и было. Если б кадет четвертого класс По захотел, подумал я, он мог бы содержать комнату в чистоте и следующие три с половиной года – три с половиной года скатанного матраса, тесных воротничков и сверкающих сапог. И в награду за это он получил бы… что? Назначение на Западный фронтир[93], где в промежутках между охотой на индейцев мог бы читать свои стихи военным и их неврастеничным женам и прозябающим в девичестве дочерям? О, он произвел бы фурор в их крохотных светлых гостиных-могилах.

– Капитан, – сказал я, – на большее я не решусь.

Помещение в Северных казармах было, по крайней мере, больше – двадцать пять на девятнадцать футов; поблажка старшекурсникам. Единственная, насколько я мог судить. Хотя здесь было теплее, чем у По, выглядело место чудовищно: матрасы в заплатках, одеяла сильно потрепаны, воздух затхл настолько, что тянет чихать, вздувшиеся стены в потеках сажи. Так как окно выходило на запад, горы закрывали свет, и даже утром мгла была такой густой, что нам пришлось жечь спички, заглядывая в темные углы. Так я и наткнулся на телескоп Артемуса, засунутый между ведром с водой и ночным горшком. Другие атрибуты пирушек отсутствовали: не было ни карт, ни остатков курицы, ни трубок, ни даже намека на запах табака (хотя по подоконнику рассыпались крупинки).

– Хозяйственный сундук, – сказал Хичкок. – Я обычно первым делом заглядываю в него.

– Тогда прошу, капитан.

Вот так неожиданность! В сундуке он ничего не нашел. Только старый лотерейный билет от «Бюро истинной удачи Камингса», обрывок носового платка из тончайшего муслина и полупустую пачку бразильского сахара – капитан доставал эти предметы один за другим, и я уже собирался порыться в сахаре, когда услышал позади нас звук.

Щелканье, как будто задвинули шпингалет. А потом – еще один звук, еще более тихий.