Всевидящее око

Я решил воспользоваться имеющейся у меня роскошью – небольшим количеством времени, – чтобы отдохнуть, прежде чем заканчивать наше путешествие. У нас не было возможности ни спрыгнуть, ни подпрыгнуть: до верха было восемь футов, Лея все еще оставалась без сознания, хотя дрожала уже не так сильно.

В нашем распоряжении были лишь торчащие корни, которые образовывали извилистый путь наверх. Главная задача состояла в том, чтобы обоим забраться наверх. После нескольких проб и ошибок я обнаружил, что если держаться спиной к склону, а Лею обхватить ногами, я смогу затащить нас.

Ох, ну и трудная работа! Медленно, обливаясь потом, я упрямо продвигался вперед. Не один раз мне пришлось отдыхать, вжавшись в какой-нибудь вырост.

«Слишком стар, – помню, подумал я. – Ты чертовски стар для такого».

У нас ушло целых четверть часа, чтобы взобраться на половину расстояния. Но я измерял путь в дюймах, и каждый дюйм, что нам каким-то образом удавалось преодолеть, давал силы на преодоление следующего: пусть камни рвут плоть, пусть ноги дрожат под весом тела Леи, но ведь я же могу продвинуться еще на один дюйм, разве нет?

Количество таких дюймов увеличивалось, и наконец мы достигли ровной площадки наверху. Я рухнул на землю, чтобы отдышаться, потом перенес Лею на каменную скамью, постоял над ней несколько минут, а затем сел рядом с ней и обнял. Когда я понял, что судороги прекратились, что ее кулаки разжались, а тело утратило жесткость доски, ужас, все это время владевший мною, уступил место нежности.

Теперь я лучше понимал ее. Во всяком случае, стал понимать источник грусти, которая одолевала ее даже в моменты веселья. И еще одно понял: как плохо я ее знаю. И как мало мне дано будет узнать.

Ее глаза уже заняли свое обычное положение, веки затрепетали. И мне показалось, что сейчас, возвращаясь из мрака – не на свет, а на меньшую глубину, откуда можно отправиться в обе стороны, – она переживает худшие минуты своей жизни.

– Вам надо было… – выговорила она.

– Что?

Прошло немало времени, прежде чем Лея смогла закончить предложение.

– Вам надо было отпустить меня.

И прошло еще немало времени, прежде чем я смог ответить. Вытолкнуть наружу слова, застрявшие в горле.

– Что бы это дало? – спросил я.

Я погладил ее по щекам, и лицо начало оживать. В глаза вернулся свет, и теперь Лея смотрела на меня с безграничной жалостью.

– Никогда не бояться, – прошептала она. – Он сказал, все образуется. Все.

Кто сказал? Этот вопрос так и рвался с моих губ, но я был слишком потрясен ее словами, чтобы спрашивать.

Через несколько минут она уже смогла поднять голову, а еще через некоторое время села. Вытерев рукой лоб, слабым голосом сказала:

– Простите, что беспокою, но не могли бы вы дать мне воды?

Первой моей мыслью было броситься к ключу. Но, уже собираясь набрать воды в свою шляпу, я услышал ее голос, зазвучавший значительно громче:

– И немного еды, если вас не затруднит.

– Я скоро вернусь, – сказал я.

И взбежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Радуясь тому, что я снова на ногах – двигаюсь, действую, – и прикидывая, где можно в это время раздобыть еды. Я был уже у гостиницы, когда, сунув руку в карман, обнаружил там маленький жесткий кусочек пеммикана[128]. Это лучше, чем ничего, подумал я и, развернувшись, поспешил обратно.

Однако на месте ее не было.

Я искал ее за кустами и деревьями, я прошел по гравиевой тропе мимо Бэттери-Нокс, мимо Лэнтен-Бэттери до самой Чейн-Бэттери. Я даже заглянул вниз, проверяя, не решила ли она повторить попытку. Ее нигде не было. О том, что она была, напоминал лишь голос, звучавший везде, куда бы я ни поворачивался.

«Все образуется».

То же самое сказала моя дочь.

Повествование Гаса Лэндора

36

Профессор Папайя не любит сюрпризов – главным образом, я думаю, потому, что они не оставляют ему времени подготовить собственный сюрприз. А без сюрпризов он… в общем, могу сказать, что я едва узнал человека, открывшего мне дверь. После тщетных поисков Леи я взобрался на Коня и отправился к профессору. Прибыл незадолго до темноты. Жасмин и жимолость стояли голые. Не было лягушачьих костей; не было и птичьих клеток, висевших на груше; исчезла и мертвая гремучка над дверью.

И не было самого Папайи. Во всяком случае, я так подумал, когда увидел в дверях мужчину в серых панталонах и чулках в бледную полоску. На шее у него болталось распятие.

«Ага, значит, вот как он выглядит, – сказал себе я, – когда рядом никого нет. Как отставной псаломщик».

– Лэндор, – пробурчал он, – я не в настроении.

Мы не были настолько близки, чтобы он впускал меня в дом, когда бы мне ни захотелось. Вероятно, в тот раз от меня веяло таким сильным отчаянием, что он сдался. Отступил на шаг от двери и своим молчанием пригласил меня внутрь.

– Лэндор, если б вы пришли вчера, я предложил бы вам воловье сердце…

– Спасибо, профессор. Надолго не задержу.

– Ну, тогда сразу переходите к делу.

Я приготовился, но тут поймал себя на том, что гадаю – причем не в первый раз, – не трачу ли я зря время и слова на то, что, по сути, является лишь фантазией.