Всего 50

Когда у моего фотоаппарата села батарейка, мужчина сам предложил сходить в ближайший магазин «Кодак» и отдать батарейку на подзарядку.

Через два часа он опять ретиво сбегал в магазин и принес батарейку обратно, радостный, как ребёнок, которому удалось сделать что-то впервые своими руками.

Мы шли по Рамбле.

Аллея народного гуляния и сегодня блистала неожиданностями: из огромной сковороды с пластиковой, ярко-желтой паэльей торчала напомаженная голова повара в белом колпаке. Голова отчаянно вращалась – в попытке попробовать приготовленное блюдо…

Вот так и я – вращаюсь вокруг своего Серёжи, а получить не могу. Видит око, да зуб неймет…

Мое внимание вдруг привлекла скромная вывеска в нижнем ряду плотно стоящих друг к другу домов.

– Пойдем в музей эротики? Во-он, видишь? – бесшабашно предложила я Абдулю. – В пятьдесят лет пора приобщиться к этой разновидности искусства.

– Эротики? – как школьник покраснел тот, словно предложение обнажило его тайные мысли. – Ну, пошли…

Мы вошли в узкую дверь невзрачного подъезда и в скромной будочке, похожей на кинокассы итальянского неореализма, попросили два билета. Прикосновение к эротике стоило девять евро с каждого.

Абдуль взял расходы на себя.

Эротика бросилась к нашим ногам ещё на входе: в полу, в виде квадрата-выемки, прикрытого зеленоватым прозрачным плексигласом, на камешках с терракотовым оттенком, безмятежно покоились большой деревянный фаллос, его собрат поменьше и пять фигурок на тему, касающуюся всех и каждого.

Крутая лестница вела в «поднебесье». На втором этаже, где, собственно, и начиналась экспозиция, на стене, висел в рамочке Манифест 1997 года, заявляющий, что посредством полового акта гомо сапиенс испокон веков не только продлевает род, но и раскрывает свою индивидуальность.

Я не смогла вникнуть в документ, как следует, но уловила, что он составлен в поддержку здоровой сексуальности как проявления в человеке не только инстинкта, но и творческого начала.

Мысленно с этим согласившись, я пошла дальше. Думая только о Серёже.

В преддверии музея, возвышался колоссальных размеров, выше человеческого роста, деревянный, немного рассохшийся фаллос. Повторяющий основные детали оригинала, он не производил впечатления настоящего, – может быть, потому что был выкрашен в неестественно жёлтый цвет. Его так и тянуло обхватить руками, как обхватывают ствол дерева – в желании приобщиться к энергии природы.

Абдуль скованно прошёл мимо, косясь и улыбаясь натянуто, словно именно его мужское достоинство было выставлено в преувеличенном размере на всеобщее обозрение.

Понимая и чувствуя интуитивно, что озорство здесь уместнее деланного смущения, я обняла фаллос по-родственному и попросила Абдуля сделать снимок на память.

Эта минимальная акция меня раскрепостила. Конечно, правильнее было бы прийти сюда с подругой или с любимым мужчиной, чем с едва знакомым представителем Аравийской пустыни. Но жизнь не предложила лучшего варианта. В пятьдесят лет приходится быть смиренной, и принимать ситуацию такой, какая она есть в наличии.

Отбросив ложную скромность, я пошла по залам музея, как если бы ступала по картинной галерее высокого искусства. Впрочем, отчасти это было именно так.

Картины обнажённых тел маслом, намекающая на тайну акварель, дымчато-ирреальная пастель, вышитые цветным шёлком жанровые зарисовки и позиции полового акта, фрагменты барельефов, каменные фигурки и ритуальные принадлежности отсылали в далекое прошлое, поражая изощренностью и фантазией.

Потускневшие от времени краски щедро давали понять, что искусство эротики существовало и в стародавние времена. И тогда у него были свои апологеты и свои противники. Но то, что тема эта – вечная и животрепещущая, не оставляло никаких сомнений. Более того, в произведениях прошлого, посвящённых непосредственно соитию, таилось больше уважения, что ли, к этой сфере человеческой жизни. Больше понимания её значимости для обоих полов. И больше толерантности, которую сейчас, возможно, наиболее пуритански настроенные слои общества безапелляционно отнесли бы к разврату.

Культура плоти была широко представлена в экспозиции, сравнительно небольшой по объему, но рассредоточенной по маленьким залам, словно под музей эротики отвели огромную коммунальную квартиру, как у Хосе.

Абдуль, немного отставая, или намеренно находясь поодаль, с интересом разглядывал все предложенное и выглядел притихшим. В его мусульманской стране он вряд ли видел такой гимн эрегирующему фаллосу и раскрытой вагине. Он не делился впечатлениями со мной и держался как застигнутый врасплох пуританин, вовремя не сумевший сбежать или завязать себе глаза.