Всего 50

– Хорошо, утром в пятницу я позвоню, а там посмотрим. Целую, – сказал Марко нежно.

– Спасибо.

Удивительно – мужчина был воспитан и хорош собой, у меня остались самые замечательные воспоминания о нашей встрече и той ночи, а нового свидания не хотелось. Действие марихуаны закончилось, желания новых экспериментов я не чувствовала. Экстрим – акция единовременная.

Абдуль семенил рядом, перебирая коротенькими ногами, и льстиво заглядывал мне в глаза.

– Куда бы ты хотела пойти? – перешёл он на европейское «ты».

– Мне нужно сначала в аптеку. У меня нет крема для лица…

– Пошли в аптеку! – обрадовался Абдуль, словно только об этом и мечтал.

В аптеке добрый доктор Абдуль помог выбрать крем для типа моей кожи и оплатил его.

В любые другие времена я бы не позволила этого сделать, тем более, что стоил крем не ахти каких денег, но сейчас на борьбу за независимость не хватало сил. Происходящее казалось незначительным, пустым и нарочитым. Если бы кожу не стягивало, я бы и приобретение крема отложила до лучших времен. Всё равно любимый меня не видит. А больше мне никому не хотелось нравиться.

Мы шли по Барселоне, совершая типичные туристические ритуалы: разглядывали необычные фасады зданий, фотографировали друг друга у попадающихся на пути достопримечательностей, съели по мороженому, зашли в Кафедральный собор.

Абдуль понаблюдал, как я ставлю свечу и благоговейно сфотографировал алтарь.

– Любишь тапас? – спросил он ближе к обеду.

– Да, ничего, пробовала один раз.

– Пойдем, перекусим!

Тапас – испанская закуска, в основном, к пиву, хороша тем, что в присутствии малознакомого человека не надо широко разевать рот, по-звериному откусывая какую-нибудь неподдающуюся часть пищи. Изящный кусочек подсушенного хлеба сдобрен оливковым маслом и разнообразными яствами: омлетиком с оливкой, помидоркой с кубиком козьего сыра, анчоусом с листиком салата, начиненным крабовым мясом, и так далее. Тапас, похоже, придуманы женщиной, которая всегда и во всем хотела оставаться изящной. У неё наверняка был маленький ротик.

Мы вышли к знаменитому продуктовому рынку «Ла Бокерия», на котором чувственность как элемент наслаждения оказалась представлена ярко и зазывно.

Горы экзотических фруктов и орешки всех типов, «архитектурно» выложенные изящными пирамидами…

Сыры, отдающие со срезов слезу…

Свежевыжатые соки всех мастей, утопающие в крошеве льда…

Ветчина, висящая в виде свиных ног с бедром вместе, от которого продавцы большущим ножом настругивали пятьдесят граммов деликатеса за два евро…

Можно было легко представить, как ветчина «дышала» под носом купившего её и таяла во рту. Иберико, серрано, белльета – самые вкусные сорта шли нарасхват.

К прилавкам – не протолкнуться.

Туристы, раскрыв рты, доставали фотокамеры и кошельки, не в силах устоять перед вызывающим великолепием товара.

Абдуль, взвинченный своей галантностью, смело повёл меня к прилавкам. Упреждая любое моё желание, он радовался, если попадал в цель. Выбирая черешню, не поскупился на самую дорогую – бордовую, похожую на сливу, с тугими, лаковыми бочками.

– Возьмём килограмм? Вечером съедим…

Слово «вечером» я пропустила мимо ушей. Кто знает, где мне предстоит находиться вечером. Но сейчас, в самое пекло, не хотелось обивать пороги отелей.

Отмечая старания неожиданно свалившегося на меня кавалера, я не могла избавиться от воображаемого присутствия Серёжи на месте Абдуля.

Он был бы ещё заботливеё, только без этой «восточной сладости» в каждом движении, а просто по-мужски широк и прямолинеён в своем желании доставить любимой женщине радость. Он бы даже не спрашивал, чего мне хочется, а считывал бы это с поворота моей головы, с губ, угадывал бы по взгляду. Разве это не наслаждение для мужчины – видеть, как блаженно и благодарно смотрит ему женщина в глаза, как мгновенно расслабляется её тело и размякает сущность? Как она льнёт к нему, берёт за руку… Мужчина в это время – бог и царь, он инстинктивно возвышается в своих собственных глазах и понимает, что только он один может вызвать у любимой подобное состояние сатисфакции. Причём неважно, делает ли он комплимент, или покупает шубу.

Вдруг вспомнился афоризм, без принадлежности определённому автору: «Женщину нужно любить так, чтобы ей и в голову не могло прийти, что другой будет любить её сильнее…» Вот что удивляло меня своим противоречием: Серёжа был далеко, не проявлял знаков внимания, не писал признаний и ласковых слов, – более того, он сделал мне больно, ничего не объяснив толком, а я чувствовала, что любима им так сильно, как не буду любима никем.

Ощущение это не поддавалось логике. Оно было из области метафизического, необъяснимого, но мне казалось – я могу потрогать рукой чувство Серёжи к себе. Оно было трёхмерным, объемным. И никто бы не смог переубедить меня, что его нет. Даже тот внутренний прокурор, червь сомнения, что порой высовывал наружу разумную голову с вопросительно-сурово поднятыми бровями.

Абдуль фотографировал едва ли не каждый мой шаг. Мне было все равно. Я не позировала и не старалась придать позе выгодный ракурс.