Где вырождение и апатия, там половое извращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость, там падение искусств, равнодушие к науке, там НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ во всей своей форме. Общество, которое не верует в Бога, но боится примет и черта, не смеет и заикаться о том, что оно знакомо с справедливостью”.
ЧЕХОВ – ЛЕОНТЬЕВУ
22 марта 1890. Москва
“Понять, что Вы имеете в виду какую-либо мудреную, высшую нравственность, я не могу, так как нет ни низших, ни высших, ни средних нравственностей, а есть только одна, а именно та, которая дала нам во время оно Иисуса Христа и которая теперь мне, Вам мешает красть, оскорблять, лгать и проч.”
В “Вишнёвом саде” ветхий Фирс мечтательно вспоминает крепостное право, отмененное сорок лет назад.
ФИРС: Перед несчастьем тоже было…
ЛОПАХИН: Перед каким несчастьем?
ФИРС: Перед волей. Тогда я не согласился на волю, остался при господах… И помню, все рады, а чему рады, и сами не знают… А теперь всё враздробь, не поймешь ничего.
Типичный советский человек – горюет о порядке, о временах Брежнева, Сталина, печалится об упадке.
ЧЕХОВ – СУВОРИНУ
3 марта 1892. Москва
“Что за ужас иметь дело со лгунами! Продавец художник (Чехов покупал у него имение. –
Долго жили при социализме. Отвыкли от капитализма. Зато сейчас всё прежнее – долги, торги, проценты, векселя – ожило. Огромный слой людей оказался не готов к новой жизни.
ТРОФИМОВ: Я свободный человек. Я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!
ЛОПАХИН: Дойдешь?
ТРОФИМОВ: Дойду… или укажу другим путь, как дойти.
АНЯ
ТРОФИМОВ
Молодые убегают, взявшись за руки, спустя минуту забивают Фирса.
… Гаев и Раневская плачут от безысходности. Молодость позади, работать не умеют, мир их рушится буквально (Лопахин приказал снести старый дом).
Но другие – они молоды, здоровы, образованны. Почему безысходность и бедность, почему не могут содержать имение? Не могут работать?
Мир изменился, квартплата выросла, учителям платят мало, инженеры не нужны.
Жизнь вытесняет их. Куда? Принято говорить “на обочину”. Но мы же понимаем, что если жизнь вытесняет кого-то, то она вытесняет в смерть, в могилу. Не каждый может приспособиться, не каждый способен стать челноком или охранником.
Вымирают читатели. Лучшие в мире читатели умерли: двадцать пять миллионов за двадцать пять лет. Остальные забыли (“никто не помнит”), что можно было жить иначе: читать другие книги, смотреть другие фильмы.
Под нами всё та же Среднерусская возвышенность. Но какая она стала низменная.
Территория не решает. Выселенный с Арбата Окуджава прошелся как-то по бывшей своей улице и увидал, что всё здесь по-прежнему. Кроме людей.
Оккупанты, фауна – это не о немцах. И не о советских, не о русских и даже не о новых русских. Это стихи 1982-го. Это о номенклатуре, она – не люди.
Территория та же, а людей – нет.
Вернемся к тайнам “Вишневого сада”: кто Лопахин – хищный зверь или нежная душа? Когда Петя прав и когда ошибается? Либо прав сперва, когда говорит “зверь”. А потом Лопахин его обманул, прикинулся нежной душой. Либо…
Взгляд Пети может быть ошибочен. Взгляд Чехова – с гарантией верный. Следовательно, Петя прав, когда совпадает с Чеховым.
Если Чехов считает Лопахина хищником, то Петя прав сперва. Если ж допустить, что Чехов считает купца “нежной душой”…
Вот Лопахин приперся – купил вишневый сад, обмыл и (выпивший) додумался куражиться перед хозяйкой. Бывшей хозяйкой.
РАНЕВСКАЯ: Кто купил?