Все в саду

Только что закончился бал у Воронцова. После изысканного угощения гости выходят в празднично иллюминированный сад. На приемы к светлейшему князю мечтало попасть всё общество. А те, кому это удавалось, оставляли подробнейшее описание увиденного. Полковник Арнольд Зиссерман вспоминал: “Обеды у графа Воронцова начинались ровно в шесть часов, при свечах; приглашенных каждый день было не менее 25–30 человек, граф садился посредине стола на одной, графиня на другой стороне; ближе к ним садились, кому они сами укажут, прочие размещались, соблюдая между собою принятую последовательность по чинам; обед продолжался ровно час; разговоры велись, конечно, негромкие, но оживленные, и только когда граф Михаил Семенович что-нибудь начинал рассказывать, наступало общее молчание. После обеда, когда обносили кофе, которого граф никогда не пил, он обходил своих гостей, кому говорил какую-нибудь любезность, предлагал вопрос или вспоминал что-нибудь деловое и велел являться на другой день; затем уходил в гостиную, садился за карты, большей частью с постоянными партнерами, играл в ломбер, шутил с садившимися около него дамами, обыкновенно проигрывал и расплачивался всё гривенниками и пятачками; изредка закуривал пахитосу, иногда брал щепотку из лежавшей около него золотой табакерки с портретом императора Александра I и как будто нюхал. Всё у него выходило просто, но вместе с тем как-то особенно величаво, если можно так выразиться, не так, как у обыкновенных, виденных мною до того людей. Чрезвычайно доволен бывал граф, если около него садились княгиня – умнейшая из туземок Мария Ивановна Ор-бельян (впоследствии теща фельдмаршала князя Барятинского), Манана Орбельян или Елена Эристова”.

Впрочем, находились и такие, кто всеми силами старался избежать визита во дворец. Внучка начальника судебной палаты даже нарочно опускает ногу в кипяток, только бы не надевать бальное платье и не идти к наместнику То был первый из череды оригинальных поступков Елены Блаватской, часто гостившей у бабушки с дедушкой в Тифлисе со своим кузеном, будущим царским премьером Сергеем Витте.

Приемы бывали столь щедрыми, что застолья выдерживали не все. Тех, кто не справлялся с угощениями, выводили освежиться в сад. Писателю Александру Дюма, даром что тот слыл гурманом, почти час пришлось простоять, прижавшись к сосне. Так француз пытался прийти в себя после застолья, за которым он на спор выпил несколько бутылок вина, чем произвел впечатление на бывалых кутил и даже получил соответствующую справку.

Ее выдал Иван Кереселидзе, прапрапредок грузинской девушки Любы, ставшей спутницей жизни и музой еще одного сказочника, Григория Горина.

“Еще одного” – потому что Дюма, написав по возвращении с Кавказа одноименную книгу, перенесет на ее страницы массу баек, часть которых ему нашептали за обедами, а часть, думаю, он досочинил сам. Чего стоит его пассаж о том, что единица измерения в Грузии – это носы.

В апреле 1866 года в дворцовом саду устроили фейерверк. Тифлис салютовал в честь рождения у наместника на Кавказе, великого князя Михаила Николаевича, сына Александра, будущего автора мемуаров и тестя знаменитого Феликса Юсупова. О появлении на свет еще одного великого князя город узнал, улышав 101 пушечный выстрел, прозвучавший из тифлисской крепости.

Сандро, так на грузинский манер назвали великого князя, обожал Тифлис. Он вспоминал, что, когда его братьев повезли в Петербург, он из-за болезни был вынужден остаться в Грузии на попечении слуг. И это были лучшие дни его детства.

Любимым временем года для великокняжеских детей были весна и лето, потому что зимой им позволяли выйти в сад всего на один час. На улицу они могли смотреть лишь из окна отцовского кабинета. Того самого кабинета, где сегодня учат спрягать английские глаголы.

Оказавшись в вынужденной эмиграции, великий князь находил утешение, совершая мысленное путешествие по маршрутам своего детства: “Кабинет была огромная комната, покрытая удивительными персидскими коврами и украшенная по стенам кавказскими саблями, пистолетами и ружьями. Окна кабинета выходили на Головинский проспект (главная улица Тифлиса), и из них можно было наблюдать интересные картины восточного быта.

Громада Казбека, покрытого снегом и пронзающего своей вершиной голубое небо, царила над узкими, кривыми улицами, которые вели к базарной площади и были всегда наполнены шумной толпой. Только мелодичное журчание быстрой Куры смягчало шумную гамму этого вечно кричащего города…

Мы любили Кавказ и мечтали остаться навсегда в Тифлисе. Европейская Россия нас не интересовала. Наш узкий кавказский патриотизм заставлял нас смотреть с недоверием и даже с презрением на расшитых золотом посланцев Санкт-Петербурга. Российский монарх был бы неприятно поражен, если бы узнал, что ежедневно от часу до двух и от восьми до половины девятого вечера пятеро его племянников строили на далеком юге планы отделения Кавказа от России.