Все в саду

Может, и Христова невеста, но прежде всего, камер-фрейлина, особо приближенная к императрице, и значительная фигура в высшем свете, и одна из богатейших женщин России. Она устраивала Фотию высочайшие аудиенции, помогла ему стать настоятелем крупного Юрьева монастыря в Новгороде, а потом свалить ненавистного главмасона, главу Министерства духовных дел князя Голицына. Высокая была интрига. При этом, само собой, деньги лились рекой, дружественные монастыри наливались золотом, взмывали новые карьеры. Фотий радикально повлиял и на судьбу ее дворца в Нескучном. Остановившись у нее на ночлег, он с отвращением осмотрел бесчисленные, как сказали бы теперь, предметы роскоши, ковры, мебель и обильное злато-серебро с драгкамнями – такого зеркала в доме не было, чтобы без каменьев. Осудил и отчитал – и уже через несколько дней в московские скупки обильно пошли за бесценок всевозможные серебряные вещицы с зияющими гнездами – рубины и сапфиры, безжалостно из них выковоренные, отправились на церковные нужды.

Уж как глумились над ними, как острили! “«Внимай, что я тебе вещаю: / Я телом евнух, муж душой». / – Но что ж ты делаешь со мной? / «Я тело в душу превращаю»”. Но имелось ли тело? Фотий был человек-язва – и фигурально, и буквально: носил под рясой вериги, говорили, что от этого и умер в 45 лет – протер себя до костей, до сепсиса, да еще и вовсе отказался от еды в дни Великого поста. “Благочестивая жена душою Богу предана, а грешною плотию – архимандриту Фотию”.

Но это всё за глаза, а когда она появлялась в гостиных, веселая, излучающая понимание и доброжелательность, яд угасал, все начинали чувствовать покой и умиротворение. Прекрасно в ней сочетались светские компетенции и психология “одна за всех – из всех – противу всех”, потому что была сверхзадача “предстательствовать в свете” от церкви, быть проводником Фотиевой воли. Их сравнивали с Аввакумом и боярыней Морозовой, но пламени Морозовой в ней, конечно не было, – сиял ровный и радостный, успокоенный, дочерний свет. Сиротство кончилось. Отец – состоялся.

VI.

Говорили, конечно, что он самым подлым образом ее эксплуатирует, заставляет – от церкви будто бы, не дает принять постриг, как она мечтает, – но от всего этого она отмахивалась и печалилась только о том, что Фотий не дозволяет ей помочь его родителям, живущим в страшной нужде. Говорили еще, что у Фотия был другой поводок: он будто бы открыл ей глаза на отца, на кровавые его деяния, и всё ее служение было отмаливанием богатств неправедных. Может быть, и так, а может быть, и нет, – важно, что она снова стала счастливой дочерью.

Она пережила его на десять лет и успела написать завещание, по которому два с половиной миллиона отдавала церквям и монастырям, но не на траты, а на хранение с указанием брать только проценты от капитала, – сумма вроде бы оглушительная, но на самом деле при делении более чем на пятьсот храмов получается, что не очень. Да имение свое под Новгородом отдала Юрьеву монастырю, да родне достались степные земли в Воронежской губернии, и это всё, что осталось от крупнейшего российского состояния. Дочерний долг был отдан, и в новой своей жизни она осталась со всеми отцами: и с Фотием, и с Орловым, и с двумя его братьями под сенью Юрьева монастыря. Прах отца и дядюшек она перевезла в Юрьев еще в 1832 году – в том самом, когда был продан дворец в Нескучном, когда она навсегда уехала из него.

Она все-таки “пожгла сердца”, эта девушка с крестом. Как и “девушка с веслом” – первая модель Шадра, атлетка Вера Волошина. Примерно в то же время, когда немецкий снаряд разрушил статую в парке, Вера Волошина, красавица-блондинка-атлетка, попала в диверсионный отряд в оккупированном Подмосковье, где подружилась с Зоей Космодемьянской.

Зою и Веру повесили в один день, но в разных деревнях. Между ними было всего несколько километров.

Путешествие из Тифлиса в Тбилиси Игорь Оболенский

Туманный день. Я и не думал, что такое бывает, – на небе солнце, а город словно погружен в марево. Когда спускался с горы и видел лежащий у подножия Тбилиси, еще подумалось, будто это смог над домами. А потом присмотрелся – такие же белые жидкие облака лежали и среди сосен. Выходит, бывает и так. А еще не думал, что в Тбилиси такие сады и парки.

Случайно забрел в парк Ваке и едва не потерялся в его аллеях, тоже залитых солнцем и туманом. Как здесь покойно: на деревьях, еще по-мартовски голых, поют птицы; городские счастливцы, а может просто бездельники, играют в пинг-понг; молодые мамаши разгуливают с колясками и малышами за ручку, что-то объясняя им тихим голосом; видел даже пару совсем не пенсионного возраста мужчин, степенно совершающих дневной моцион по шуршащему под ногами гравию дорожек.

Бывший дворцовый сад уютнее парка Ваке. Он расположен в самом центре, но и здесь – покой, солнце и обаяние тумана.

На какое-то время забыл, где нахожусь, – то мог быть Лондон, обитель туманов, или любой другой город, где счастье принадлежит тем, кто никуда не спешит и успевает жить.