Все в саду

Орлов-Чесменский перестроил демидовский дом – он и стал Александрийским дворцом, вотчиной императрицы. Проход ограничили в 1890-м, когда в Александрийском дворце жил московский губернатор, великий князь Сергей Александрович, но и это не помогло ему уберечься от каляевской бомбы.

Позже была и попытка курорта – князь Шаховской открыл источники и затеял Минводы с ваннами, но всё провалилось, и справедливо: ничего особо минерального потом в тех источниках не обнаружили.

За год до смерти Анны Алексеевны Орловой-Чесменской, в 1847-м, вышел указ Николая I об учреждении Нескучного сада. Так окончательно завершилась пышная – и, увы, недолгая – усадебная биография Нескучного, его почти столетнее “детство аристократа” и началась взрослая – общественно-государственная – жизнь.

IV.

Когда ей был год, мать ее умерла родами. Но она очень любила отца.

Державинская ода, посвященная шестнадцатилетней Анне Орловой-Чесменской, безбожно льстива: “Ты взорами орлица, достойная отца… Как твой отец во море, Так ты сердца пожжешь”. Но и фрейлина Фредерикс, и графиня Блудова упорно говорят: была совсем нехороша собой. Блудова так и вовсе находила ее внешность “необыкновенно дурною”. По портретам – тоже льстивым – не поймешь, вполне себе приятная дама. Она была похожа на отца – высокая, полная, с тонкими губами. А во всем прочем – положительно прекрасный была человек: добра, умна, весела, светлого нрава плюс обладала многими светскими талантами: и танцевала превосходно, и наездница была отменная.

К наследнице сорокапятимиллионного состояния женихи шли ромбом, подкатывали самые центровые парни – и молодые князья, и пятидесятилетний князь Куракин, и Платон Зубов, последний екатерининский фаворит, тогда еще молодой, сорокалетний. Сватался и Николай Каменский – из тех, кто “молодые генералы” и “очаровательные франты”, блестящий молодой полководец. Но было известно, что он любит дочь немки-ключницы, – и мамаша Каменская, в ужасе от мезальянса, быстро выпихнула эту немочку, Лизхен, замуж за первого попавшегося офицера. Без особого энтузиазма Каменский посватался к Орловой – вряд ли по алчности, но скорее по родительскому настоянию, ему, кажется, было всё равно, – и она ему отказала. Причиной был, с одной стороны, траур по горячо любимому папеньке, с другой – она, конечно, не могла не слышать про Лизхен, но, похоже, она отказала в первую очередь потому, что он ей очень нравился, а она ему – не очень. Умные девушки это чувствуют. Через два года тридцатичетырехлетний генерал Каменский – так и не женившийся, по-прежнему влюбленный в Елизавету, невозможно красивый, обожаемый солдатами, – умер по дороге в Одессу. Говорили – был отравлен. Говорили также, что мать перед похоронами попросила вырезать его сердце и долго, до самой своей смерти, хранила в домашней церкви в Троице-Зубове.

Орлова, пишет Блудова, вспоминала его до конца с двадцатилетней страстью и страдала. Но женой ничьей не стала, и не только из-за Каменского, но и по-своему главному, так сказать, предназначению: она была дочерью, а не женой. Дочь – это призвание. А отцы находились всегда.

V.

Ee отец убил Петра III, выиграл Чесменскую битву и вывел орловских рысаков, сложно скрещивая арабских скакунов с датскими, норфолкскими и мекленбургскими лошадками. По воцарении Павла отправился в эмиграцию, вернулся при Александре – жить бы и жить, в семьдесят лет был бодр и радостен, гарцевал на конях, закатывал у себя в Нескучном грандиознейшие празднества, был любим и народом, и светом, – и вот умер в одночасье.

Смерть отца стала для нее, двадцатидвухлетней, тяжелейшим потрясением: четырнадцать часов обморока – и жаркая молитва, просьба к Господу взять ее жизнь в свои руки. После похорон батюшки она отвергла притязания сводного (незаконнорожденного, но легализованного) брата Алексея Чесменского быть ее опекуном – без тебя обойдусь – и широко отправилась по духовным маршрутам: Киево-Печерская лавра, Свято-Яковлевский монастырь, духовно припала к оптинскому гробовому старцу Амфилохию, а потом, уже надолго, – к архимандриту Фотию.

Фотий был на семь лет моложе Орловой, и в свете пользовался репутацией самой дурной – клокочущего мракобеса, склочника, припадочного масоноборца. Орлову он очаровал заочно, в 1820 году она услышала о его сенсационной проповеди “против масонов, верующих в антихриста, диавола и сатану”, после которой он был сослан в захудалый монастырь под Новгородом. “Всё было против него, начиная со двора, он не побоялся этого”, – восхищенно признавалась она в письме. Он ответил. “Письма его казались мне какими-то апостольскими посланиями: особый дух, особый язык..” – и судьба ее, как говорится, была решена, она “предала себя авве Фотию”. “Богомудрая девица, – писал архимандрит, – яко разумна, добра сердцем, с радостью всё приняла, горела ревностью, как бы быть духовной Христу невестою, явить веру свою и любовь словом и делом”.