Все в саду

Она уже не рвала и не мяла ягоды. И мама тоже. Аня возила коляску с куклой без глаза туда-сюда по тропинкам, не доезжая до хищно блестевшей изумрудной крапивы, росшей у самого входа. Аня вспоминала, как из нее варили суп, и она мотала головой, плакала, боялась, что крапива будет жечь живот изнутри. – Я привез продукты, – сказал папа.

Аня, не выдержав, побежала на голос, а мама осталась около тазов и бидонов, опустила голову, и Ане показалось, что она плачет. Аня остановилась на середине пути, никто из них не звал ее. Аня вспомнила, что у нее болит горло, спина, и заплакала. Отец взял ее на руки и понес в дом. Рубашка пахла молоком и чем-то сладким. И был он другой, и пах по-другому.

– Тебя бабушка не пустит, – шепнула Аня.

– Пустит, пустит, – растерянно повторял отец, но в дом не пошел, а вернулся в сад.

Мама в белом платке, он один проступал через темноту, и по этому платку видимая отовсюду она чистила купленную у соседа рыбу. Рыба еще живая билась в ведре.

Аня слезла с рук и побежала к маме, села рядом, закрыла глаза.

Рыба была серебряная, резная, и мама счищала чешуйки, блестевшие на помосте, в ночи, в сумерках. Удары ножа, чешуя, как кольчуга.

Комары летят, гудят, плачут.

– Иди спать, – просит мама. Но Аня не уходит, сидит, дрожит.

– Ты горячая? – Мама кладет руку на лоб, рука холодная. Убрала, и снова жарко.

За спиной ходит он, нельзя повернуться, заговорить. Он ходит туда-сюда. Шаги. Хочется обернуться, но нельзя. Что-то страшное. Пусть скажет, чтобы не было страшно. Ну пусть он скажет, засмеется. Летит чешуя скользкими тонкими щепками.

Рыба живая, бьется в ведре, елозит по дну. Страшно открывает рот, глотает последний воздух. Скоро умрет. Чувствует реку, чувствует, что может уплыть.

– Она хочет в реку?

– Кто?

– Рыба? Ты ее сейчас убьешь?

– Кого?

– Рыбу.

Тишина, голоса такие живые, бьются как рыба о ведро, река то движется, то замирает, и каждый всплеск, как шлепок. Поднимается тихая волна, рыба открывает рот. И он там, стоит и, может быть, сейчас уйдет. Пусть уйдет. Бабушка всё равно прогонит. Пусть уйдет. И мама перестанет плакать.

– Зачем ты приехал? – спрашивает мама. – Зачем ты приехал?

Он что-то говорит, но не так, как всегда, а мама дрожит, у нее стучат зубы и ноги. И у Ани стучат.

– Зачем ты приехал? Зачем ты врешь?

О чем он врет? Мама застывает, спина отодвигается, чешуя летит, вот она на коленке – сырая, слюдяная.

Отец курит сигарету.

– Иди, – гонит мать, – иди в дом.

Аня встает и идет.

– Я посвечу фонариком, – говорит отец. Ане хочется обнять его коленку, но не обнимает, проходит мимо. Деревья легли ничком на землю, затанцевали. Ноги дрожат, Аня не знает, куда наступить, чтобы не в темное. Но отец догоняет, его огромная тень доводит ее до крапивы: беги.

Аня не может пройти через крапиву. Стоит. Отец уже выключил фонарик и снова спустился к маме. Аня возвращается обратно, садится на лавочку около бани.

– Я ненавижу тебя. Меня тошнит от тебя, – плачет мама.

Темнота наползает, кладет свои руки Ане на колени, взбирается, садится. Ей кажется, что ветви вишен качаются на спине, пахнет водой, сырой, затхлой, кислыми листами, острой махоркой. За рекой страшно. Кусты. Проезжают машины. А если идти вглубь, туда, где яблони, страшная птица вылетит и клюнет прямо в сердце.

– Я приезжала, а ты не ночевал дома.

– Ночевал.

– Не ночевал.

– Я оставляла книгу под подушкой. Ты ее не вынул. Если бы ты спал в этой кровати.

– Я спал.

– Нет.

– Я приехала специально. Холодильник пустой.

– Я не ел дома.

– Ты не жил дома.

– Жил.

– Нет, нет, – говорит мама.

Голос ее что-то вырывает из Аниного сердца, Аня плачет, ей хочется спать, и ветки колышутся всё сильнее, царапают спину.

Надо спрятаться под лавку, думает Аня, но под лавкой темно, холодная скользкая трава забирается под кожу, как насекомое.

Аня вспоминает про баню. Заходит внутрь. Там сыро, мухи жужжат в темноте.

Слышно, как мама повторяет: ненавижу, ненавижу, ненавижу, отец то появляется, то уходит, то большой, то маленький, Аня просит его: “Возьми меня на ручки, мне холодно”.

Он берет, несет в сад, мутно-серый. Как много пыли, думает Аня, как много пыли. Пыль лежит на деревьях, вишни блестят через пыль, как варенье через голубую плесень.

– Это не пыль, это снег, – отец опускает Аню на землю. Ноги у Ани голые, снег холодный.

– Возьми на ручки.

– Сколько же ягод.

Мама в белом платке поднимает с земли яблоки, засыпанные снегом, словно сахаром, дает Ане, но Аня отворачивается, плачет.

– Надо, надо, глотай.

Заталкивает яблоко в рот, Аня выплевывает, и мама снова засовывает ей в рот ягодную гниль, и она глотает.

Вокруг мамы мухи, садятся на платок, отец сгоняет их в сторону, они жужжат серым роем, и сквозь них, как через туман, желтым глазом смотрит на Аню птица, а еще дальше Аня видит яблоню всю в золотых яблоках.

– Молодильные.

Аня тянет руку, ей кажется, что она может сорвать яблоко вот так, не касаясь, но птица, словно чувствуя сигнал, срывается с ветки, летит на Аню желтым страшным глазом и разбивается яблоком.