Все пропавшие девушки

Мои пальцы заскользили по листкам. Твердый глянец. Фотографии. Черно-белые. Сильно увеличенные – до того, что изображение распалось на точки. И все во тьме. Во мраке. Я всмотрелась пристальнее. Различила намек на прямоугольник тоном светлее – не иначе, свет из окна; и тени от древесных веток в этом прямоугольнике. Ничего не понятно. И все же я знала: на фото – наш дом.

– Я не… Что это? – спросила я.

– Это – наше соглашение, – ровным голосом ответила Аннализа.

Я склонилась над снимком, сосредоточилась на заднем свете. Явно он исходил от фонаря, падал на крыльцо. Но что было на крыльце? Какой-то сверток. Вроде ковра. Или одеяла? С самого краю снимка над свертком нависала чья-то тень. А из самогó свертка, из этого одеяла, словно вылилось нечто бронзовое, длинное, гибкое. Волосы. Это же волосы. Бронзовый оттенок никуда не делся даже в темноте. Я швырнула снимок обратно на стол, отдернула руку.

– Что…

– Вопрос неправильный, Ник. Не «что», а «кто». Лично я считаю, очень похоже на тело Коринны Прескотт. Ты ведь в курсе, что на убийства срока давности не существует?

Я вдруг все поняла, и, наверное, это отразилось на моем лице. Нашелся ответ на давний вопрос; ответ, который мы все так долго искали. Тело Коринны Прескотт – возле моего дома.

– Думаешь, это я…

Аннализа отмахнулась от меня, как от мухи.

– Я ничего не думаю. Собственно, за это – за то, чтоб я и дальше не думала, – ты и будешь мне платить.

Двумя пальцами я вновь взяла снимок, напрягла зрение. Чья, чья это тень? Удалось вычленить руку… и только. На миг я подумала: Дэниел. Потому что на крыльце, завернутая в одеяло, лежала бронзоволосая девушка. Но с тем же успехом тень могла принадлежать и папе. И вообще кому угодно. Или, может, мое сознание просто противилось, не желало принять очевидное.

– А это уже полиция решать будет, – сказала Аннализа, постукивая ноготком по другому снимку.

– Где ты их взяла?

В полупустой кухне мой голос прозвучал жалко и словно издалека.

– Сама нащелкала, только не сразу сообразила, что там у меня запечатлелось.

Слова Аннализы ускользали, как дым. Приходилось делать над собой усилие, чтобы улавливать их.

– Где-то за неделю до пропажи Коринны мне подарили новый фотоаппарат. С функцией ночной съемки. Вот я и щелкала напропалую. А ваш дом всегда жуть на меня наводил. Когда помладше была, думала, там призраки кишмя кишат. Как погляжу в вашу сторону, сквозь деревья… – Аннализа передернула плечами. – Может, это потому, что твоя мама умерла. Но потом ведь все цветы в палисаднике зачахли. Мне представлялось, что смерть – она вроде заразы…

Словно от укуса смерти, яд пошел распространяться из сердца дома дальше – в палисадник, во двор.

– Ну и вот, я сделала эти снимки после ярмарки, но ничего на них разглядеть не могла. Засунула куда-то в стол, а уж потом, в выпускном классе, мне купили новый компьютер, весь такой навороченный, и тогда я занялась старыми снимками. Пришлось повозиться, зато и результат налицо.

Как на поляроидном снимке, от ее слов тени начали оживать.

– Гляди-ка – аж позеленела! Ник, ты не знала, что ли? Не подозревала даже?

Позеленела я оттого, что чувствовала – сейчас меня стошнит. В кухне воздуха не хватало. Снимки открылись Аннализе в восемнадцать лет – а это опасный возраст. В восемнадцать парни одержимы неконтролируемыми эмоциями. Они импульсивны, они напряжены, как змеи перед выпадом и смертельным укусом. В восемнадцать неодолимой становится тяга девчонок ко всему смутному и неуловимому. Ко всему потустороннему.

– Нет, – ответила я и попыталась выхватить снимок. – Убирайся отсюда ко всем чертям, Аннализа.

Она по-птичьи склонила голову.

– Думаешь, Ник, я помалкивать буду?

С мерзкой улыбочкой она взяла сотовый, забегала по клавишам длинными, тонкими пальцами.

– Ты что делаешь? А ну-ка, прекрати!

Аннализа повернула телефон ко мне экранчиком, чтобы я могла прочесть имя абонента.

– Помнишь брата Байли Стюарт? Сейчас он – офицер Марк Стюарт. Так вот, мы с Марком в школе вместе учились.

В поле моего зрения наметились те же изменения, что на старой фотографии – изображение с краев поблекло, расплылось. Я видела только экранчик сотового. Только текст эсэмэски, набранный Аннализой: «У меня есть вопросы по делу Коринны Прескотт. Готова обсудить их в любое время».

– У тебя времени – до утра. Потому что утром Марк Стюарт проснется и прочтет мое сообщение.

В горле пересохло. Взгляд снова упал на фотографии. Со мной и наяву. В ушах звенело, воздух искрил.

– Откуда мне знать, что ты эту гадость копам не отнесешь?

– Ну не отнесла же пока.

– Пока?

– Видишь ли, несколько лет назад я оставила снимки твоему отцу. С такой же точно запиской. – Аннализа подвинулась ко мне. – И он заплатил. Он продолжает платить. Как думаешь, Ник, почему?

Папа платил ей за молчание. Других причин я не видела. Каждый должен долги отдавать.

«Прейскурант» трепетал в моей руке.

– Откуда у меня такие деньги?

Десять тысяч за молчание. Двадцать – за флешку.