Время воздаяния

Он ничего не смог мне ответить тогда, несмотря на всю свою богословскую ученость; только лишь повторил догматическую мысль о том, что да, дескать, Бог — есть Любовь, а поелику Бог всесилен… Дальнейшего я не помню, кажется, я тогда довольно невежливо задремал, не дослушав, но все равно — размышлял об этом и после — и также не смог найти ни подтверждения этой своей догадке, ни опровержения ее. И теперь я иногда, глядя в медленно гаснущую закатную — хотя уже не столь захватывающую воображение — зарю, продолжал мысленно беседовать с ним, своим все — таки очень милым другом: а одно время это даже вошло у меня в привычку. Я снова вспоминал свои беспутства того переломного для нас всех и разрушительного для всех нас же, как и для всей страны, как и для всего мира, времени. «Голубчик, милый вы мой человек, — спрашивал я его тогда, — я, хотя в вере и тверд — существо, как вы знаете, грешное: по всем меркам — пьяница и распутник; и вот — скажите мне: похоть? родственна желанию пожрать, поглотить?» — «Бог с вами, вы же знаете, — отвечал мне он, — похоть — есть один из смертных грехов. А с вашим вопросом, если я вас правильно понял, вам следует обратиться к специалисту, занимающемуся естественнонаучными изысканиями: знаете, в университете там на собачках преинтереснейшие опыты проводят. А я — лицо духовное…» — «Или же, — не унимался я, — родственна она желанию познать, вместить… Так и в писании часто говорится… Но — „вместить“ — не есть ли то же?.. Или вообще все желания — суть одно?..»

Или дело снова в том, — думаю я часто теперь, — присутствует ли в них Любовь?

«Дорогой мой, — отвечал он мне, — вам следует как — то упорядочить свою жизнь. Понимаю, что вам отчасти нелегко, но обряд венчания предусматривает впоследствии исполнение взятых на себя перед супругом обязательств — а вы ими, похоже, пренебрегаете, живете в грехе, в беспустве. Винопитие также. Вам к причастию необходимо, — (еженедельные причастия недавно вошли тогда в обычай), — молиться, пост соблюдать» — «Да, я…» — «Да знаю я, как вы по ресторанам — то его соблюдаете, уж знаю. Духовное покаяние и неукоснительное соблюдение церковных предписаний — вот путь к очищению и излечению. И лучше было бы, чтобы сыздетства сии правила нимало не нарушались» — «Да, конечно… — отвечал я, — строгое следование законам — в сущности, почти ничем не отличающимся в разных религиях и духовных учениях — я понимаю… Значит, что с некоторой степенью вероятия — истинным…» — «Господь с вами, что вы такое говорите, — качал головой попик, конечно — истинным, сомнение — есть грех» — «Ну, это уж не столь большое сомнение, — возражал я, — но, тем не менее — конечно… все это позволяет возвыситься и укрепиться духом, и тому много есть примеров» — «Вот именно, вот именно», — удовлетворенно кивал мой собеседник. «Отряхнуть земной прах, — продолжал я, задумавшись — то, что так гнетет нас в земной жизни… Подготовиться к жизни высшей, неизмеримо более ценной…»

Однако же мы должны сознавать при этом, что тотальное распространение такого образца на все стороны жизни всех без исключения людей означает — жизнь без привычных и кажущихся ее неотъемлемой частью радостей, без светских искусств, без — театра… жизнь без смеха, без детей… и — в конечном итоге — без будущего?

Ведь, в частности — если взглянуть таким образом — чем занимался я… то есть… — я все же слишком привык так говорить о себе — конечно не я — он, конечно: провидец и щеголь, многим казавшийся надменным снобом и бывший на самом деле человеком, сердце которого нараспашку открыто для всех, как кошелек щедрого безумца — чему отдал он свою жизнь, свой дар — пустому звуку? Ничего не значащему и даже предосудительному с точки зрения ортодоксальной религии?

«…нельзя отказываться от радости — посылаемой Богом…» — вспоминаю я слова, прозвучавшие много уж лет тому назад; и еще: «…мы влачим это свое бесцветное существование только потому лишь, что нам не хватает смелости наполнить его содержанием, или фантазии, чтобы его отыскать — чаще же нам не хватает ни того, ни другого…»

Посидев так вечером у окна, пока совсем уже не начинало смеркаться, я зажигал лампу, готовил свое одинокое аскетическое «ложе» — я спал на подобии топчана, очень жесткого и тяжелого: в последние годы у меня побаливала поясница и врач рекомендовал спать на жестком; я, собственно, был ему очень благодарен за такой совет, потому что мягкого ничего у меня и не было. Вся подготовка, впрочем, состояла в том, что я откидывал одеяло из верблюжьей шерсти, теплое, но наводившее — каждый раз, когда я забирался под него — на мысль, что при его изготовлении использовалась также и верблюжья колючка.