Время смерти

А мы отступаем, непрерывно отступаем. В этом жутком испытании — на войне — для меня не самое худшее то, что здесь убивают и гибнут. Люди по преимуществу гады. Убивают из потребности убивать, и это считается подвигом. Однако на войне нет воюющих сторон. На войне воюют и против своих, и против своего народа. Штабы ужасны, как и любая власть на земле. И тем более ужасны, чем больше у них права распоряжаться человеческими жизнями. Глупость, испорченность офицеров, их жестокость в обращении с солдатами — беспредельны. У нас был один прекрасный командир, но его тяжело ранило. А солдаты, герои Цера и Майкова Камня, люди высочайших достоинств, способные на великие подвиги и поступки, грабят все, что попадет под руку. Уничтожают имущество крестьян, как будто оно принадлежит врагу. За кусок хлеба, фляжку водки, тряпку обнажают штыки и бьют прикладами. Меня заставляет страдать и мучиться это варварство во имя отечества и свободы. Этот разгул всех инстинктов, этот воинствующий эгоизм, это солдатское отчаяние! Я в смятении, папа! Неужели мы в самом деле такой народ? Или человек вообще таков? И я в смятении от собственной смятенности. Где же это я рос? На каких истинах я воспитывался, чтобы быть патриотом и гуманистом?

Прости, папа. По существу, я теперь больше ни в чем тебя не упрекаю.

Прощай, Иван

8

Когда Тола Дачич услыхал весть о том, что сын его Милое жив и здоров, находится на позициях в охранении и добраться до него нельзя, он извлек из котомки дудку и со всем светом поделился своей радостью. И пошел по селам, где стояли войска, от дома к дому, от конюшни к хлеву, от амбара к корчме, чтобы ободрить, повеселить людей, вызвать у них смех.

— Сынки мои, детки, последний петушок швабам прокукарекал. Оттуда, с Крайны, черным-черны дороги, грядет русское воинство. Земля гудит под копытами коней, животины все огромные, господь их сохрани, все жердины у нас обгложут. Клока сена не останется на пахоту, ненасытны русские кони, а о русах уж и не говорю. Бочку зараз осушают, господь им пошли здоровья. Как это откуда я знаю? Но коли спрашиваешь, знай: говорил мне командир полка. Перед всем батальоном, триста человек слыхало, по-нашенски, по-сербски человек толковал: генерал Мишич депешей сообщил, подошли русские к Чуприи. Как буря идут они и через два с половиной дня будут в Милановаце. Как же ты смеешь, сынок, не верить в русского царя? Он ради Сербии объявил войну германскому Вильгельму, своему брату двоюродному, а ты здесь, под Сувобором, сербский капралишка, русскому царю не веришь. И вправду мы, сербы, стручок от человечества. Нишкни, не ломай веры и запомни: я есть Тола Дачич из Прерова, и можешь мне могилу опоганить, ежели не встретишь ты рождество со своими домашними.

Люди, воины. Чего нахмурились, будто у вас фруктовый сад вырубили? Человек с черной душой все равно что полчеловека. А от веселого и черт с чумой убегают. Пойте, пляшите, балагурьте, хоть в шутках у нас, сербов, недостатка не будет.

Он вытаскивал из котомки дудку, играл коло. Одни облаивали его и гнали прочь; другие, положив руки на плечи соседу, становились в круг и лихо отплясывали. Скорей от досады и назло всему плясали, чем от радости. Утомившись, прогоняли его, он шел дальше, брел по проулкам и улицам, опять собирая людей вокруг себя.