Время смерти

И мысленным взором видел фронт и позиции своей армии: леса и поля, села и склоны, луга и овраги, холмы и лощины, речки и дороги; на вершинах гор снег, в низинах гололедица стянула тонкой коркой снежок и месиво разбитых дорог. Туман, тишина: в селах, в овинах и под навесами дымят очаги и костры, которые поддерживают солдаты, а над кровлями домов и сливовыми деревьями дым растворяется в тумане, накрывая сумерки; войска отдохнули, отоспались, подкормились, подлатали обувь и штаны, вшей чуть повыбили; солдаты, по донесениям ординарцев, уже отлежались и бродят по дворам, крутятся вокруг женщин; старослужащие борются друг с другом на сеновалах, новобранцы играют в чижика на орехи с деревенскими ребятишками; офицеры, сидя в теплых комнатах, пьют, режутся в карты, ссорятся из-за политических партий и Аписа, поносят Пашича, ругают союзников; у лафетов пушек груды снарядов; а согласно донесениям, поступающим из дивизий, противник длинными плотными колоннами по оврагам и лесам медленно, без единого выстрела спускается с гор, укрываясь от взглядов и биноклей сербских постов и дозоров, крадется лощинами, самые длинные его колонны на правом фланге армии — готовится удар на Милановац. Судя по всему, завтра. На Сувоборе резерва не оставляют, двинули вперед все, что есть.

Сильно пренебрегает им и презирает его генерал-фельдцегмейстер Оскар Потиорек. Убежден, что стер с лица земли Первую сербскую армию. И теперь торопится подтвердить победу, за которую уже награжден и возвеличен в Вене.

Ошибка на ошибке, заблуждение на заблуждении. Теперь я тебя отлично раскусил, Оскар Потиорек. Никогда, генерал-фельдцегмейстер, нельзя концентрировать свои войска вблизи от неприятеля, который собрался перейти в наступление, хотя бы ты и считал себя много его сильнее. Позабыл ты опыт своих предков 1809 и 1870 годов. Не знаешь или пренебрегаешь результатами наполеоновских побед над твоими предками под Абенсбергом, Зибенсбургом, Регенсбургом? Завтра я тоже перехожу в наступление. Завтра.

И заканчивал: «Со всею надеждой и верой в бога вперед, герои!»

Все громче тикали часы, комната отзывалась эхом; минутная стрелка торопилась, спешила, убегала вперед: всего лишь пятнадцать двадцать, а сумерки уже окрасили серостью окна. Ровно в пятнадцать тридцать он вызовет воеводу Путника. Что могло быть упущено?

Снова оценивал он свою позицию и свой замысел: главный удар на Простругу. Проструга — основной узел стратегического расчета. Дальше на Липовачу. Здесь все решится. Здесь он сокрушит армию Потиорека, переломает ей хребет на Сувоборском гребне. И погонит к Колубаре до полного уничтожения. Уничтожения? Смеет ли он, думая о своем спасении, ставить такую цель?

Мчится минутная стрелка, звенит, грохочет комната: три двадцать восемь. Взявшись за ручку аппарата, он решительно крутит ее.

— Пожалуйста, Верховное командование. Говорит Мишич. Я хочу доложить о своем решении. Завтра в три часа утра силами всей армии я перехожу в наступление на противника.

Живко Павлович, помощник начальника штаба Верховного командования:

— Завтра? Что вы говорите? Вы готовы к наступлению? Это удивительно! Скажите об этом воеводе Путнику сами. Подождите, пожалуйста, я сейчас его позову.

Воевода Путник:

— Ваше решение о завтрашнем наступлении в самом деле остается в силе, Мишич?

Генерал Мишич:

— Я исполнен решимости, господин воевода.

— Дай вам бог, Живоин Мишич! Именно так надо действовать в подобные минуты. Дай вам бог! Я тоже готовлю приказ о переходе всех армий в наступление. Выбора у нас нет. Если не сейчас, то считай, Сербии отзвонило. Назовите мне направления ударов дивизий. Слушаю вас. Очень хорошо, очень хорошо. Так. А главный удар, Мишич? Проструга — Липовача, так. Завтра ваш день. Может быть, тот самый день, которым полководец перед историей и перед богом оправдывает свое участие в любой войне. Когда приходит не только признание отечества, но и прощение матерей и сирот погибших воинов. Вы слышите меня, Мишич?

— Тогда поскорее прикажите другим армиям завтра в три двинуть в бой все свои силы.

— Сейчас же сделаю. О времени договоритесь по телефону. Вы знаете, что завтра швабы торжественно вступают в Белград, который мы сегодня оставили? Я надеюсь, мы испортим им парад и веселое настроение. Только, прошу вас, не забывайте поддерживать связь и взаимодействие с соседями.

Генерал Мишич опустил трубку на рычаг. Тиканья часов не было слышно. Дрожащей рукой дополнил свою «Диспозицию»: «Остальные две армии и части Ужицкой группировки переходят в наступление одновременно».

Драгутин принес вязанку дров.

— Послушай-ка, Драгутин, не будь морозов, через несколько дней было б поздно сеять пшеницу?

— Ну, в недобрые годы и у плохих хозяев случалось начинать сев под самый сочельник.

— Принеси яблок.

Он чувствовал, что у него дрожит голос. В таком состоянии нельзя говорить со Штурмом и Степой о начале наступления. Он пригласил Хаджича и попросил его это сделать. А сам подошел к окну, чтоб, глядя на Рудник и Вуян, успокоиться: вершины утопали во мгле и, выгибаясь в корчах, словно куда-то проваливались.