Время - ноль

Гринченко сидел на ранце, от нечего делать подкидывал и ловил камешки, а заодно охранял покой и сон командира взвода старшего сержанта Архипова, который, подложив под голову спальник, спал ниже по склону прямо на земле и в обнимку с автоматом. Сергей теперь был вместо Стригалева «молодым» взводного, таскал его лопату и иногда, как особую честь, еще и рацию. Справа от Гринченко сидел разутый Углов, рассматривал свои шерстяные носки домашней вязки. Когда-то желтовато-белые, они почернели от грязи. Вонь от них и от ботинок была такая, что Зинатуллов, лежавший справа от Углова, перевернулся на бок, спиной к нему. Углов не спеша мял носки и в такт пальцам рук шевелил грязными пухлыми пальцами ног. Убедившись, что не разваливаются, посмотрел носки на солнце, будто использовал вместо закопченного стеклышка для наблюдения солнечного затмения. Затмения не было, но Углов всё равно довольно гмыкнул и начал натягивать носки на грязные ноги. Надевал так медленно, что даже зло брало. Однажды Гринченко видел в казарме, как Углов после бритья протирал лицо одеколоном. Выдавив из пузырька капельку на подушечку указательного пальца, тщательно и очень медленно втирал ее в щеку, стараясь обработать как можно большую площадь. Пока Углов справился с одной щекой, Сергей успел помыть полы в умывальнике и туалете. Разобравшись с носками и обувшись, Женька Углов потянулся лениво, в три приема, прижав ладони к маленьким ушам, словно боялся услышать, как хрустят его кости. Глаза почти исчезли в мясистых щеках, подтянувшихся к бровям, а когда щеки опали, на губах заиграла лукавая улыбка. Заметив, что Зинатуллов спит или притворяется спящим, Углов бесшумно переложил пулемет подальше от Рашида и, толкнув Гринченко локтем, сказал шепотом:

– Видишь вон тот камень, сынок? – он показал на большую каменюку, лежавшую около пулеметчика. – Тащи сюда, но тихо, чтобы черт нерусский не проснулся.

Когда Сергей принес камень, Женька Углов, растягивая слова, будто жалел с ними расставаться, окликнул:

– Рашид, а, Рашид?

– Чего тебе? – буркнул Зинатуллов, не оборачиваясь.

– Скучно мне, рассказал бы что-нибудь, а?

– Отстань!

– Ну, зачем ты так?! – с наигранной обидой продолжил Углов. – Помнишь, ты обещал рассказать, как Ермак татар крестил?

От этих вроде бы безобидных слов Зинатуллов подлетел, словно под ним рванула мина и, дико поводя раскосыми глазами, зашарил по земле руками, чтобы запустить что-нибудь в Женьку. Схватил бы и камень, и пулемет...

– Ты! Ты!.. – всхлипывал от злости Зинатуллов, потому что нечего было кинуть, а потом разразился смесью татарских и русских ругательств.

А Углов, трясясь всем телом, зашелся в тоненьком, писклявом смехе, который, казалось, возникал в пятках и бурно несся к сжатым губам, где едва просачивался между ними.

– Мало мы вас триста лет казнили! И тебя казню! Пристрелю в бою, как собаку! – пообещал напоследок пулеметчик и полез вверх по склону, помогая себе по-обезьяньи руками.

– А как их Ермак крестил? – спросил Гринченко Углова.

– Не знаешь разве?! – Женька посмотрел на него с глуповатой ухмылкой. – У Рашида спроси, может, тебе расскажет! Хи-хи!..

– Спрошу – он и меня в бою пристрелит.

– Не пристрелит, – уверенно произнес Углов и хитро подмигнул. – Он у нас парень смирный. Только драчливый больно. Хи-хи!..

– Ну, а всё-таки как?

– Молча. Выложил болт на валун и целовать заставил.

– Правда?!

– Ну! Иначе бы Рашидка так не бесился. – Женька посмотрел на вершину сопки, где стоял пулеметчик. – Слазь, морда татарская! Я больше не буду спрашивать, как Ермак вас крестил! Хи-хи!..

С вершины прилетела большая грудка земли. Упала с перелетом, на рацию, разбилась, и комочки посыпались на голову командира взвода.

Архипов спросонья передернул затвор автомата. Черное отверстие в стволе смотрело прямо в грудь Гринченко. Ещё мгновение, и оттуда вырвется огонек, а сопровождавшие его хлопки услышат все, кроме Сергея.

Взводный зло сплюнул и отложил автомат.

– Кто?.. Ты, Углов?

– Не-а.

– А кто?

Женька показал пальцем на вершину сопки:

– Не знаю. Хи-хи!..

– Никак не пойму, кто из вас двоих долбанутей! – сказал Архипов и опять лег на бок, но уже не спал, смотрел на овец, пасшихся по ту сторону дороги.

Пас их старик в темно-синем халате и черной чалме. Он, видимо, принял крики десантников за приказ подойти, а может, просто от скуки бросил овец, перешел через дорогу. У старика была жиденькая седая бороденка, росшая из землистой, морщинистой кожи, будто покоробившейся на солнце. Халат был засаленный, с множеством прорех, из которых торчали клочья грязной ваты. За пастухом тенью шкандыбала худущая сука с обвисшим выменем. Черные, набухшие соски покраснели на концах, словно натерлись, волочась по земле. Собака остановилась позади хозяина, поджала заднюю левую лапу и посмотрела на военных отсутствующим взглядом, какой бывает у задумавшегося человека.

– Салям аллейкум! Как дела? – спросил пастух и оскалил зубы, черные, словно только что уголь жевал.

Десантник приподнял голову, посмотрел на старика, на суку, брезгливо сморщился и опустил голову на свернутый спальный мешок.