Время неба

Она давит и давит — на совесть, на жалость, на разницу в возрасте. На мои страхи и слабости, и я не могу сладить с ней. Никогда не смогла бы…

— А если Тимур узнает об этом, что будешь делать? — тихо задаю свой главный вопрос.

— Не твоя забота! Когда-нибудь он поумнеет, придет в себя и скажет мне спасибо. Тебе нет места в его жизни. Я его тебе не отдам!.. — она судорожно наполняет стакан, выпивает, стирает пальцами черные слезы и, уставившись на меня, в отчаянии шепчет: — Если правда любишь, шлюха бесстыжая, сделай так, чтобы он никогда тебя не простил! Чтобы не мог без злости о тебе думать. Чтобы ненавидел всей душой! Я… еще заплачу, Майя, только… не забирай у него юность!

Все сказанные ею слова настигают меня только сейчас, и режут мучительнее тупого ножа. Она искренне переживает за его будущее, в котором я лишняя…

И сомнения, точившие душу на протяжении двух месяцев, превращаются в уверенность.

Что представлял из себя наш роман? Его настойчивость и мое отчаяние.

Его желание и мое одиночество. Его любовь и мои фобии.

Я не сделала для Тимура ничего хорошего, только беру и беру.

Он с легкостью найдет себе девушку — стоит щелкнуть пальцами, и прибежит любая: юная, красивая, добрая, бескорыстная, а что я? Потрепанное жизнью ничтожество, которое будет тянуть его на дно, ежесекундно ожидая предательства и разрыва.

У меня нет ни единого аргумента против. Я даже помышлять о них не могу.

Сколько раз в жизни мне приходилось отказываться от желаемого ради блага других? Потому, что так надо. Потому, что так будет лучше. Потому, что здравый смысл превыше всего…

Даже если я люблю его до остановки сердца, в моем возрасте уже нельзя идти на поводу у чувств.

— Я поняла тебя. Дай мне пару минут… — киваю и медленно встаю с дивана. Ничего перед собой не видя, по стеночке иду в комнату, вырываю из потрепанной тетрадки двойной листок и, давясь слезами, размашисто пишу поперек клеток: «Тимур, я устала. Такие отношения мне не подходят. Ты заходишь слишком далеко, я не могу сказать тебе да. Прости. Давай не будем отнимать друг у друга время».

Растерянно оглядываю притихшую мебель и предметы. Вещей Тимура тут почти нет — джинсы и толстовка, аккуратно сложенные на стуле, ноутбук и стопка конспектов, ручка и потертый рюкзак с белой «анархией» — вот и все.

Стаскиваю с себя теплую футболку, хранящую запах лета, и засовываю в его темное нутро. Туда же определяю записку и остальные вещи. Переодеваюсь в свои спортивные штаны и худи, выхожу в прихожую, протягиваю матери Тимура рюкзак и прошу без голоса:

— Держи. Скажи ему, что я сама принесла. Этого разговора не было.

— Как быстро мы поняли друг друга! — она перенимает его из моих рук, удовлетворенно усмехается, выходит за дверь и, цокая каблуками, скрывается в подъехавшем лифте.

Закрываюсь на два оборота замка, бреду на кухню, падаю на диван. Голова гудит — Эльвира не забрала чертовы деньги… Я не притрагиваюсь к ним, хотя они могли бы многое решить.

Щедро, до краев, наливаю себе водки, подношу стакан к губам, но резкий запах вызывает сильнейший приступ тошноты, и я отшвыриваю его. Пойло лужицей растекается по скатерти.

Прикрыв лицо ладонями, реву навзрыд.

Я бессильная мразь — предала Тимура — самого главного человека в своей жизни. Но каких поступков от себя ожидать, если эти отношения изначально были неправильными?.. И все, все вокруг считают именно так.

Комплект его ключей поблескивает на полочке в прихожей — он не взял его с собой, и слава богу.

Жаль, я не смогу разделить с ним праздник по поводу окончания ненавистного колледжа, как обещала. Не смогу принять его предложение быть вместе навсегда. Не смогу идти с ним по жизни рука об руку, видеть красоту в моменте, радоваться мелочам.

Он обязательно потребует объяснений, но никогда не узнает истинных причин. Я все прекращу — нельзя было заходить так далеко.

Нужно только прореветься, отдышаться, привести в порядок мысли. И вспомнить, каково это — просыпаться без него и заставлять себя жить.

Решение приходит молниеносно — электричка до дачного поселка через час. Поспешно собираю вещи, впопыхах натягиваю кеды. Отключаю телефон, спасаюсь бегством, но не чувствую под подошвами опоры.

Тревоги, завязавшиеся в тугой узел в районе желудка, вдруг взрываются леденящим кровь ужасом.

Таких, как он, больше нет.

Я никогда не смогу найти ему замену.

***

28

28

Пригородная электричка почти пуста, за пыльным окном мелькают знакомые пейзажи — тенистые березовые рощи, зеленые бескрайние поля, поселки и покинутые деревни. Раскалывается голова, стук колес отдается болью в желудке.

Я не плачу, хотя от горечи сводит скулы. Бодрюсь, стараюсь не думать о плохом… Однако скверное ощущение, что меня облили холодной вязкой грязью, накатывает волнами. Грязь стекает за шиворот, вызывая дрожь, омерзение и судорожное желание отмыться.

Слова Эльвиры настигают даже здесь — в десятках километров от города, изводят и жалят.

«На забирай у него юность…»

— Не заберу. — Горько усмехаюсь, хотя в пору в голос завыть. — И не собиралась.