Время испытаний

— Будь по-твоему. Откажись от него прямо сейчас, присягни мне на верность. Поклянись вечно служить Браннану, королю Неблагого двора. Пусть твоя жизнь — каждый вздох, каждая мысль, каждый поступок — принадлежит мне отныне и до скончания времён, без возможности обернуть уговор вспять. Тогда я, так и быть, подумаю…

Элмерик молчал. Сегодня он уже отказался от вечного счастья, теперь ему предлагали вечное рабство. Но без Каллахана мир, возможно, обречён на гибель. Им ни за что не остановить фоморов, когда те вернутся. И если ради спасения множества людей нужно принести в жертву свободу, о чём тут думать? Не к этому ли его готовили Соколы?

Он уже готов был сказать «да», когда встретился взглядом с наставником. В прозрачных глазах Каллахана плескался, переливаясь, холодный гнев, не суливший ничего хорошего.

— Не смей! — одними губами произнёс он. — Я приказываю.

Элмерик поперхнулся, вспомнив, как дал опрометчивый обет не нарушать приказов командира. И как теперь быть? Нарушив слово, он тотчас же умрёт. Но будет ли сделка считаться состоявшейся? Если да, то и жизни будет не жаль. А если нет? Что, если жертва окажется напрасной?

— Хватит. Время вышло, — раздражённо молвил Браннан и едва заметным человеческому глазу движением, вонзил меч в горло брата.

Чёрные перья, закружившись, упали поверх белых. На лицо Элмерика брызнула горячая кровь. Бард попытался пошевелиться, но какое-то могучее колдовство придавило его к земле, едва позволяя дышать. Он кричал, не слыша собственного голоса. Каллахан медленно, словно во сне, завалился набок; в воздух взметнулись сухие листья.

Браннан убрал меч в ножны, присел рядом и закрыл брату глаза. А после поднял тело, будто пушинку, и возложил на погребальный костёр. Пламя вцепилось в добычу, как изголодавшийся зверь. Мрачный, как туча, эльф опустился на одно колено. Бард видел, как языки пламени беснуются в его безумных глазах, а по щекам текут слёзы.

— Да он сумасшедший! — в ужасе успел подумать Элмерик, а потом потерял сознание от недостатка воздуха.

* * *

Он пришел в себя в полной темноте. То ли со смертью Каллахана весь мир погрузился во мрак, то ли Элмерик ослеп от горя… Он зашарил руками вокруг себя, пытаясь понять, где очутился. Влажная земля и древесная кора, сухие травинки, сосновые иглы и жухлые осенние листья под пальцами указывали, что он всё ещё в лесу. Где-то совсем рядом журчала вода. В горле вмиг пересохло от невыносимой жажды, и бард, пошатываясь, побрел на звук.

Он натыкался на деревья, несколько раз падал, споткнувшись о камень, но снова вставал и шёл. Берег оборвался неожиданно, и Элмерик скатился по скользкой грязи в обжигающе холодный поток. Ручей, по счастью, не был глубоким — всего лишь по пояс. Одежда быстро намокла и мешала выбраться, сковывая движения. Но стоило лишь подумать, что неплохо было бы от нее избавиться, как бард обнаружил, что стоит в источнике полностью обнаженный. Он зачерпнул ладонями воду и пил, пока не свело зубы. С каждым глотком тьма рассеивалась.

Когда зрение вернулось, Элмерик снова увидел знакомого змея с зеркальной чешуёй, только на этот раз не хвост, голову — огромную, почти в человеческий рост. Чудовище, не мигая, смотрело на него алыми, с вертикальными зрачками глазами. А родник бил прямо из его пасти.

Бежать не осталось сил. По правде говоря, Элмерику было всё равно, сожрёт его змей или пощадит. Он словно смотрел на происходящее со стороны, будто рассматривал старинную гравюру или гобелен.

Змей зевнул, показав три ряда острых, как иглы, зубов и захлопнул пасть. Источник иссяк.

— Пу-уть без возвра-ата, — змей спотыкался на гласных, будто бы человеческая речь давалась ему с трудом. — Дорога-а судьбы-ы. Тепе-ерь ты по-онял?

— Я не вернусь? — буднично спросил Элмерик.

Он не чувствовал больше ни страха, ни холода. Если судьбе угодно, чтобы он остался тут — да будет так.

Вода в ручье засияла, ил стал золотым песком.

— Про-ошлое никогда-а не возвраща-ается. И мы не возвраща-аемся в про-ошлое. Зато-о ты отыска-ал родни-ик в се-ердце ле-еса.

— И что теперь? — бард взглянул на свои ладони, от которых исходило слабое сияние.

— Сам мне ска-ажи, — змей облизнулся. — Ны-ынче вре-емя безвре-еменья, кану-ун Сама-айна. Де-ень, что не при-инадлежит го-оду. Не принаджежи-ит никому-у. Отпусти-и про-ошлое. Живи-и настоя-ящим. Иди-и к бу-удущему. И, мо-ожет, мы встре-етимся сно-ова.

— Кто ты такой?… Такая? Такое? — вода стала заметно теплее.

Змей не ответил. Его взгляд замер, став выжидающим. В каждой зеркальной чешуйке Элмерик видел тысячи отражений самого себя.

Стоять в ручье становилось всё тяжелее: вода стремительно нагревалась, грозя вскипеть и сварить барда в светлой струящейся силе. Он понял, что пришло время принести обет.

Времени на размышления не осталось. Чтобы идти вперёд, нужно было отсечь то, что прежде было важным, но ныне стало ненужным. Элмерик понял: придётся ранить себя обетом — больно, но не смертельно. Рана зарастёт, но след останется навсегда: ведь только так сила сможет проникнуть в его тело.