Временно

Не думал малыш Жа об этом ранее, только теперь услышал новость по соседскому телевизору, что в меру богатый и чересчур известный художник, которого ему довелось слушать еще в детстве и после, повесился вверх тормашками и умер от нелепости своей же. Хохоту было-то поди. Наверное, столько же смеху слышала и его мать от самой же себя, изучая и наблюдая за барахтаньем малыша в ледяной луже его слез. Когда-то он умел плакать. А теперь иссох. Это все от недоедания. Да на нем можно уроки проводить, пальпировать аппендикс, например. Если сильно постараться, можно его неживого еще и руками достать, только тонкими, женскими, любимыми. Другим и не позволил бы. А любимые – они все те, что тонкие, изящные, с душком у запястья. Да и незачем им в лица смотреть, таким рукам.

– : —

– Малыш Жа, ну сколько можно себя терзать!? Чего ты хочешь?

– Я хочу понять, зачем это все? Для чего я? Что значат мои сны? Почему все вокруг вижу я именно так, как вижу? Почему все чувства будто в сто крат сильнее со временем? Почему так больно, когда заканчивается «хорошо»? Почему так хорошо, когда вспоминаешь, как было больно, оттого что было хорошо? К чему все эти слова, откуда они берутся в моей голове? Почему так хочется не видеть больше своих любимых, убить их насовсем? Почему проще любить, когда уже некого любить, когда нет тех живых, которых любишь? Почему так страшно, что умрет любимый сам по себе, а не ты его убьешь? Зачем так часто думать? Как все прекратить? Как стать другим? Как оставаться собой? Как любить тебя, Асса, как тогда, в первую встречу? Как любить тебя, когда ты тоже умрешь? Как остановить ее, Времю?

– Никак.

– Тик-так. Тик-так.

декабрь, 25.

11:01

«Продам память. Дорого, но не очень».

Часть 2

– : —

«Отчего так мало нужно в жизни мне,

сигарет в кармане, мысли в голове,

чтобы было мило, сыро и тепло,

чтобы был я, больше чтобы никого?»

апрель, 7.

04:32

Этот чертов постельный режим закончился только что. Буквально пару минут назад, если думать о времени в таком ключе, в каком все привыкли. Малыш Жа решил это сам по себе. Говорит: «Здравствуй» своему маленькому уставшему телу, и оно восторженно отзывается: «Привет, ты обо мне подумал!» Малышу становится легко, как цветам, которые зарывают в землю. Те, которые стоят на Крещатике в пластмассовых урнах, мерзнут, мучаются и никак не могут дотянуться до рук, что могли бы их спасти. Дотянулись. Жа берет их и убегает.

– Стой, а деньги? Держите его.

Деньги ничего не стоят. Без них все дороже обычного.

Асса любит малыша Жа так же сильно, как и две недели назад, а тогда любила она его так же, как и ранее, все четыре месяца зимы. Маленькому так странно это, так странно. Он даже времени не чувствует уже много долго. Он против повествования. Прямолинейности хватает и в тех самых забытых слезах. Нет настоящего без прошлого, будущего без. Все намного проще, чем кажется, если он не читает книжек, не видит смерть и не покоряет вершин. Там, где заканчивается что-то большее, начинается то, за что уже не погибнешь. Не за что погибать. За руку возьми и веди самого себя к любимой, она знает, о чем промолчать.

Он не курит натощак, не пьет кофе по семь кружек в день и не гладит рубашку каждое утро перед выходом к чужим глазам. Свет кажется малышу зимним, тусклым, мало кто заметит его по дороге к работе, домой, в магазин. Спросят паспорт раз в полгода, потому что бритый и пахнет сладкими духами, а не спиртом и табаком. Иногда спрашивают талон в автобусе и просят прикурить среди огромных сугробов мертвечины девятиэтажек без иллюминации. Это не связано с его личной детской мечтой стать невидимым, но не совсем для всех, почти всех, кроме тех, кого полюбил бы, стать. Жа забыл в детстве о том, что невидимых нельзя любить дольше, чем в праздник смерти и памяти. 24 часа – и все. Пару раз в году еще можно любить их. Остальное – в превращениях, пьяном бреду, избытке впечатления от простого огонька на небе, летящего и сгорающего, ибо бумажный. А еще все от бессилия и концентрации на пустом вдохновении. Бывает, сидишь себе на сортире и вдохновляешься белой краске на двери, капельками, навечно там застывшими от рук неумелого хозяина, что красил двери разбавленной краской. Не его, не малыша Жа, квартира-то съемная, и туалет съемный, и дверь. Все не его, а даже если станет вдруг его собственным, то лишь на время. Как можно чем-то обладать вечно.

***

«Больше нет великих,

нет больных,

я остался с ними,

я среди живых».

апрель, 9

00:11

Был на работе пятый раз. Не нравится ему, но всем нравится он.

Работа малыша Жа заключается в умывании постояльцев ресторана, их разовый туалет, их обувь он снимает им руками в беленьких перчатках, а еще целует нежно старых уже дам и провожает их к стулу. Его профессии названия еще не придумали. Да думать и некому о таком. Поэтому подписывается Жа на бейджике как «приносящий удобства». Не верит он в свое дальнейшее незримое счастье.

01:11