Враждебный портной

Бросить все к чертовой матери, подумал Каргин, да и... вложиться в фильм «Человек-амфибия 2»!

И тут же как будто увидел этот фильм — захватывающий и правильный, как непрожитая (или прожитая в мечтах) жизнь. Этот фильм вмещал в себя все, о чем думает человек: жизнь и смерть; преступление и наказание; любовь и ненависть; войну и мир; славу и позор; комедию и трагедию. Начинался он игриво. Главный герой (Каргин, кто же еще?) обнаруживал у главной героини (естественно, Нади) отсутствие главного женского органа. Продолжался как веселый абсурд. Калейдоскоп лиц и сцен. Снежный человек Посвинтер бежал в распахнутом пальто по залитому лунным светом кукурузному полю. Порфирий Диевич переливал в своем кабинете из большой пыльной, как в лагерной телогрейке, бутыли в малую голую склянку тошнотворный АСД. Роман Трусы с поникшим кожаным забралом на каком-то... (сталинском?) судилище в колонном зале, коленопреклоненно признавал себя под гневным взглядом очкастого прокурора врагом народа, ненавистником государства, вредителем и платным агентом мировой гнили. Остроклювая Выпь сверлила небо перьевым сверлом. Бива стелилась по лесной земле тройным швом­-зигзагом, пугая барсуков в норах и длиннозубых бобров в речных хатках. Ираида Порфирьевна с замотанной черным платком головой и с папиросой в зубах стояла как памятник русской женщине... почему-то возле цистерны с надписью: «Метиловый спирт! Смертельно!» Президент с белым и гладким, как поверхность яйца, лицом японского демона работал за письменным столом с документами. Потом вдруг в кадре возникли длинные очереди, выстроившиеся в магазины «Одежда», как если бы весь русский народ вздумал в одночасье сменить гандероп. Некоторые, в основном молодые, стояльцы прямо в очереди срывали старую одежду (до того, видать, она была им ненавистна), победительно входили в магазины в костюмах Адама и Евы. Но это не было возвращением в Эдем. Заканчивался фильм как трагедия. Всемирный потоп омывал лицо земли, превращая его в сплошное водяное забрало. Вскинувшаяся на дыбы Москва-река выбивала пенными копытами двери и окна «Главодежды». Только самая высокая вершина на Памире — бывший пик Коммунизма, а ныне пик Сомони остался торчать посреди воды. Там среди камней и снега бродил Снежный человек Посвинтер. На этот каменный пик, как на маяк, по бескрайнему океану плыла, рассекая волны плавниками, Надя. Снежный человек ждал ее, вглядываясь в водяной горизонт. Великий Булгаков прав, подумал Каргин, кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! Надежда умирает последней. И снова (в который уже раз!) Каргин восхитился животворящей мощью языка. Пошлейшая фраза: «Надежда умирает последней» — приобретала поистине апокалиптический смысл, если допустить, что Снежный человек не дождется Надю (от Москвы до Памира по морям по волнам путь неблизкий и опасный), угаснет в снегу. Тогда Надежде и впрямь ничего не останется, как умереть последней.

Каргин до того увлекся просмотром этого, существующего исключительно в его воображении, фильма, что на какое-то время выпал из реальности. Очнулся, когда в кабинет вернулась Надя.

— Министр не подписал заявление на отпуск, — сообщила Надя. — Сказал, что будет звонить.

— Пусть звонит, — ответил Каргин. — Я тоже буду звонить!

Набрал домашний номер матери.

Ираида Порфирьевна не отвечала.

— Заговор внутри заговора, — пробормотал Каргин, слушая гудки и глядя на Надю. — Принцип матрешки. Одна в одной — до бесконечности. Но я дойду до последней — единой и неделимой, как Россия в мечтах белогвардейцев!

— Только она, — пожала плечами Надя, — самая маленькая и... бесполезная.

— Плевать, что не подписал. — Каргин набрал номер мобильного телефона Ираиды Порфирьевны. — Выпь улетела. Бива зарылась. Значит, так надо. Я спокоен, видишь, я абсолютно спокоен. Система компенсаций универсальна. Будущее компенсируется прошлым. Судьбоносное — душеспасительным или, если угодно, богоспасаемым. Мать, — вздохнул Каргин, — ключ ко всем дверям, разгадка всех загадок. Что в мире превыше матери? Только Родина и... Бог...

— Чего тебе надо? — наконец-то, как из темной пропасти, отозвалась Ираида Порфирьевна. Голос ее звучал задавленно и недовольно.

— Мама, ты где? — встревожился Каргин.

— В кино, — прошипела Ираида Порфирьевна.