Врата. За синим горизонтом событий

Главная дверь, ведущая в помещение Мертвецов, не открылась, когда Вэн наступил на педаль. Он чуть не наткнулся на нее носом. Удивленный, он остановился и толкнул дверь. Потом толкнул сильнее. Потребовалась вся его сила, чтобы открыть ее. Вэну раньше никогда не приходилось открывать ее вручную, хотя иногда она подавалась медленно и со скрипом. Неприятно. У Вэна был опыт с вышедшими из строя механизмами. Поэтому теперь бесполезны зеленые коридоры. Но там только еда и тепло, а их достаточно в красных и даже золотых. Но плохо, если что-то случится с Мертвецами. Если они выйдут из строя, других у него нет.

Но пока все выглядит нормально; комната с консолями ярко освещена, температура приятная, слышны негромкие шумы за панелями Мертвецов, как будто там они думают свои долгие одинокие безумные думы, когда он с ними не разговаривает. Он сел, как всегда стараясь поудобнее усесться на неудобном сидении, и надел на голову наушники.

— Я отправляюсь в поселение, — сказал он.

Ответа не было. Он повторил это на всех своих языках, но, кажется, никто не хотел с ним разговаривать. Разочарование. Иногда откликались сразу двое-трое или даже больше. Тогда начинался долгий приятный разговор, и ему казалось, что он не один. Как будто он член «семьи» — это слово он знал из книг и из разговоров с Мертвецами, но в реальности его совсем почти не помнил. Хорошо поговорить с ними. Почти так же хорошо, как в комнате для сна; там у него создавалась иллюзия, что он часть сотен семей, миллионов семей. Несметные количества людей. Но этого долго выносить он не мог. И поэтому, когда приходилось покидать поселение из-за отсутствия воды и возвращаться к Мертвецам, он никогда не расстраивался. Однако ему всегда хотелось вернуться к этой тесной кушетке и укрывающему ее металлическому бархатному одеялу, вернуться к снам.

Кушетка ждет его, но он решил предоставить Мертвецам еще одну возможность. Даже если они отказываются болтать, иногда удается услышать что-нибудь интересное, если обратишься к Мертвецу непосредственно. Он немного подумал и набрал номер 57.

Печальный далекий голос в его ухе говорил сам с собой: «…пыталась рассказать ему об исчезающей массе. Масса! Единственная масса у него в голове — двадцать кило титек и задницы! Эта шлюха Дорис! Один взгляд на нее — и все! Забыл о полете, забыл обо мне…»

Нахмурившись, Вэн протянул руку, собираясь отключиться. Эта пятьдесят седьмая такая неудобная! Он любит с ней разговаривать; она говорит немного похоже на его мать. Но она всегда от астрофизики, космических полетов и других интересных вещей переходит к своим личным проблемам. Он плюнул на то место панели, за которым, он считал, живет пятьдесят седьмая, — этой хитрости он научился у Древних, — надеясь, что она скажет что-нибудь интересное.

Но она не собиралась это делать. Пятьдесят седьмая — когда она говорит понятно, то предпочитает, чтобы ее называли Генриеттой, — бормотала о рослых рыжеволосых и об измене Арнольда с Дорис. Кто бы они ни были. «Мы могли бы быть героями, — всхлипнула она, — и получить десять миллионов, может, и больше. Кто знает, сколько заплатили бы за двигатель? Но они продолжали уединяться в шлюпке и… кто тут?»

— Я Вэн, — сказал мальчик, ободрительно улыбаясь, хотя не был уверен, что она его видит. Казалось, у нее начинается один из периодов ясности. Обычно она не понимает, что он с ней разговаривает. — Пожалуйста, продолжай говорить.

Наступила долгая пауза, затем: «ТПС 1199, — сказала она. — Стрелец А Запад».

Вэн вежливо ждал. Еще одна долгая пауза, потом она сказала: «Его совсем не интересовало движение. Все его движения были к Дорис. Вполовину его моложе! И мозг как у репы. Она никогда не попала бы в экипаж…»

Вэн помотал головой, как жабомордый Древний. «Ты очень скучная», — сказал он строго и выключил ее. Подумал и набрал номер 14, профессора.

— … хотя Элиот еще учился в Гарварде, воображение у него было как у взрослого. И он был гений. «Я был бы острыми клешнями…» Самоунижение человека толпы, доведенное до символических пределов. Каким он видит себя? Всего лишь ракообразным. Даже не ракообразным, а символом ракообразного — клешнями. И притом острыми. А в следующей строке мы видим…

Вэн плюнул на панель и отключился; вся стена была испачкана знаками его неудовольствия. Ему нравится, когда док цитирует поэзию, но не когда он говорит о ней. С такими сумасшедшими, как четырнадцатый или пятьдесят седьмая, никогда не знаешь, чего ждать. Они редко отвечают, и ответ почти никогда не соотносится с вопросом, и их приходится либо слушать, либо выключать.

Пора идти, но он решил попытаться еще раз; единственный с трехзначным номером, его личный друг Крошечный Джим. «Привет, Вэн. — Голос звучал печально. Он звенел в мозгу, как неожиданная дрожь страха, которую он ощущает при виде Древних. — Это ты, Вэн?»

— Какой глупый вопрос. А кто еще может быть?