Врата в рай

Я уселась по-турецки на ковре. Потрогала пальцем вельветовую куртку, понюхала пахнущие одеколоном пиджак и водолазки. В основном серые, коричневые, серебристые. Никаких кричащих расцветок, за исключением синих рубашек. Все безупречно элегантное, кроме курток «сафари» в стиле гранж. Коробочка с изысканными часами «Ролекс». Вообще-то часы должны лежать в кейсе с документами. В одном из карманов записная книжка и ежедневник в простой синей обложке, небрежно брошенный на стопку нижнего белья. Это был… Да, это был его дневник. Нет, сейчас же закрой! Ты и так слишком далеко зашла. Хотя нельзя не отметить, что почерк вполне разборчивый. И пишет он черными чернилами. Не шариковой ручкой, а чернилами.

Я отдернула руку, словно дотронулась до раскаленной сковороды. Его почерк вызвал у меня странное ноющее чувство внизу живота. Я потянулась к кейсу с документами. Повернула ключ…

Паспорт, выданный всего год назад, хорошая фотография, улыбающийся мистер Слейтер. А почему бы и нет? Он был в Иране, Ливане, Марокко, объездил пол-Европы, не говоря уж о Египте, Южной Африке, Никарагуа и Бразилии, — и все за двенадцать месяцев.

Десяток кредитных карт, срок действия которых должен истечь еще до его отъезда отсюда, за исключением золотой карты «American Express». И пять тысяч, пять тысяч я дважды пересчитала — налом.

Водительское удостоверение, выданное в штате Калифорния. Снова красивое лицо и снова эта его вечная улыбка. Черт возьми, лучшее фото на водительских правах, что я когда-либо видела! Чековая книжка в кожаной обложке. Адрес в Беркли (северный кампус). И всего-то в пяти кварталах от дома, где я выросла и где до сих пор жил отец. Я прекрасно знаю это место. Там, на холмах, уже никаких тебе студенческих общежитий, только современные дома из секвойи, слегка потрепанные непогодой, старые каменные коттеджи под остроконечными крышами, а еще огромные особняки, прилепившиеся к скале и теряющиеся в густом лесу, где прячутся и извилистые дорожки, и горбатые улочки. Итак, он живет там, на холмах.

Я поднялась и в задумчивости провела рукой по волосам. Я чувствовала себя виноватой, словно он вот-вот появится в дверном проеме за моей спиной и скажет: «Руки прочь! Мое тело принадлежит тебе. Но не эти вещи». Однако, кроме дневника, здесь не было ничего сугубо личного. И вообще, зачем он таскает с собой экземпляры собственных книг? Может быть, чтобы напомнить себе, кем он был, когда пройдут эти два года? А может быть, у него просто привычка такая.

Я нагнулась над вторым чемоданом и открыла его.

Еще более изысканная мужская одежда. Красивый черный смокинг, упакованный в пластик, пять выходных рубашек. Ковбойские сапоги, возможно, из змеиной кожи, возможно, сшитые на заказ. Плащ от «Берберри», кашемировые свитера, клетчатые шарфы — очень английские, — перчатки для вождения с меховой оторочкой. И чудное пальто спортивного покроя из настоящей верблюжьей шерсти.

А вот теперь я, похоже, попала в точку. Два порванных. скомканных счета за автосервис между страницами путеводителя по горнолыжным курортам мира. Мистер Слейтер водит — или водил — пятнадцатилетний «порше». Что означает старомодный автомобиль с откидным верхом, который чем-то смахивает на корыто и который невозможно спутать ни с каким другим.

А еще две потрепанные, замусоленные книжки в бумажной обложке о путешествиях сэра Ричарда Бартона по Аравии и — да! — наконец, новехонькая копия альбома «Бейрут. Двадцать четыре часа», все еще запечатанная в пластик и с издательским стикером на обложке, сообщающим, что книга получила какую-то там премию. Господи, ну почему здесь все в пластике!

Я перевернула альбом. Эллиот, во всей своей неповторимости: с растрепанными ветром волосами, в водолазке, куртке «сафари», несчастный, одинокий — господа, этот человек видел массовые разрушения, рисковал своей жизнью, чтобы сделать уникальные снимки, — и, конечно, со своей обычной грустной улыбкой. Меня опять стало подташнивать, как будто мимо моего дома только что прошел парень, в которого я влюблена.

Ну раз уж я зашла так далеко, что мне кусочек пластика? Я ведь очень осторожно и ничего не испорчу. Я воровато разорвала упаковку, а потом, поднявшись на ноги, пошла глотнуть еще кофе.

Бейрут, город, разрушенный до основания за долгие годы войны. Да, сильный материал. Самый пронизывающий вид фотожурналистики, когда ты ничего не приукрашиваешь, но выстраиваешь каждый снимок, и все основано на контрастах: древнее и современное, смерть и новые технологии, хаос и самоотверженность, — причем так тонко, что пробирает до дрожи. Так действует на человека только настоящее искусство.