Врата в рай

Хотя теперь, с этой поркой, мы уже кое-что имеем. Прекрасно.

Я велела хэндлеру, чтобы они шли впереди, так как сейчас не хотела видеть его лица. Пожалуй, лора немного отдохнуть от него. Я должна собраться.

Тренируя рабов, учишься все замечать, мельчайшие изменения выражения лица, даже дыхания — первые признаки того, что раб расстроен, и признаки эти варьируют в зависимости от наказания и мотивации. В идеале инструктор всегда оказывается вовлеченным в процесс. Принимает все близко к сердцу. Но, делая свое дело на автомате, можно уже не гореть на работе. А иногда огонь горит упорно и так долго, что ты даже не осознаешь его силы, пока не подойдешь слишком близко.

Однако сейчас со мной происходило нечто другое. Я не просто наблюдала за ним, нет, меня тянуло к нему, как магнитом. Для меня было пыткой не видеть его каждую секунду, не трогать его кожу, его волосы. Я хотела пробудить в нем его мятежный дух, его потрясающую дерзость, его чувство человека в своем праве.

И мне невыносима одна только мысль о необходимости победить его, хотя это было именно то, что он вправе от меня ожидать.

Я шла за ними, держась чуть поодаль, и меня слегка удивило, с каким видом он оглядывался по сторонам. Хэндлер пару раз дернул его за руку, но это не возымело должного эффекта. Судя по осанке, по развороту плеч, он был словно натянутая струна.

И мое рациональное «я», мое «я» профессионала, пыталось понять, что ж такое с нами происходит, почему я так выбита из колеи.

Ну ладно. Он действительно в тысячу раз красивее, чем на фотографиях в личном деле. Забудь все свои предварительные оценки! Да, волосы у него еще гуще, можно сказать, шапка волос, и они как бы сглаживают форму его головы. А когда он не улыбается, в его лице появляется что-то жестокое, реальная крутость, которую он, наоборот, пытается всячески скрыть. Похоже, ему и самому не нравится, что он такой крутой. Он воспринимает это как данность. Ну ладно. Все хорошо.

И эти его голубые глаза, прекрасные и при свете дня, и при ночном освещении, независимо от того, улыбается он или, наоборот, серьезен, задумчив и даже мрачен. А его тело! Именно такое и должно быть у настоящего мужчины. Тут ни убавить ни прибавить.

И это еще не все. Я уже не говорю о его длинных пальцах, изящных запястьях, наманикюренных ногтях (о чем большинство рабов-мужчин даже и не слышало). А его осанка, глубокие модуляции голоса и манера выполнять практически все мои приказания? В результате мы имеем Мистера Мачо, с его врожденной элегантностью, парня с квадратной челюстью у камина в лыжном домике прямо с рекламы сигарет, который курит «Мальборо» так, словно заряжает подсевшие батарейки, парня, который любит не только Билли Холидея, но и Вольфганга Моцарта, а еще разбирается во французских винах.

Хорошо, с этих разобралась. Я должна признать, что до сих пор никогда еще не встречала подобного раба. Парень моей мечты, вот только я никогда о нем не мечтала. «Читает русскую классику, причем очень внимательно».

Но что делать со всем остальным? Эти его взгляды, странная манера улыбаться так интимно, его слова, будто он до смерти меня боится, эти его ехидные замечания — еще никто и никогда себе со мной такого не позволял, — и, наконец, этот электрический ток, пробегающий между нами.

Я никогда не влюблялась, даже в мою бытность в колледже, никогда не верила в легенды о том, что одни парни целуются лучше других. Но, черт побери, уж что-то, а целоваться он умеет! Он целуется так, как, по-моему, целуют друг друга мужчины: грубо и в то же время сладко, а еще любяще, как равные с равными, когда каждый обладает одинаковым потенциалом для усиления и удовлетворения своего желания. Господи, я могла бы вот так часами целоваться с ним на заднем сиденье «шевроле»! Хотя разве парни целуют друг друга на задних сиденьях? Или все же целуют?

Так что, черт возьми, происходит?

Наконец-то мы подошли к позорному столбу. Хорошо. Он явно забеспокоился.

Три платформы, залитые ослепительным светом. На каждой раб, привязанный за шею к столбу, доходящему ему до подбородка. И длинная очередь из скованных рабов, дожидающихся своего часа. Причем только двое из них с завязанными глазами, а один — с кляпом во рту. И вокруг самая обычная для девяти вечера толпа: пять-или-шесть-стаканчиков-и-никому-не-надо-ехать-домой-так-как-мы-уже-дома. А на террасах за столиками сидели гости, те, кого не могло завести такое незамысловатое зрелище. Им не нужны были игры и гонки. Они считали, что это все глупости. И им было плевать, что сам процесс порки — это тоже шоу, причем очень шумное.

И еще, конечно, обычная фланирующая публика — человек сто, не меньше.

Хэндлер, резкий и грубый парень, которого я раньше не вплела, поставил Эллиота в строй, но тот постоянно вертел головой, чтобы посмотреть на тех, кого уже начали пороть, а потому хэндлеру пришлось в воспитательных целях применить плетку.