Враг на рейде

Прочие поджидали своей очереди: кто – кружа над трубой парохода, начавшей яростно извергать и громоздить друг на друга бурые клубы дыма, – разводят пары; кто – уже заходя к корме, откуда призывно свесились крюки лебедки…

– Самое время! – вдохновенно пробормотал корветтен-капитен и, развернув к себе медный раструб «телеграфа», скомандовал: – Первый, третий аппараты – огонь!

Семиметровая туша парогазовой торпеды, шмыгнув в зеленоватой толще воды к поверхности, выскочила из нее странно выпрямленным железным угрем, тут же ушла под волну и, оставляя пенистый след, устремилась в сторону корабля.

Самодовольная улыбка, поддернув рыжий пучок бородки, растянула тонкие губы Генриха…

Но секундой спустя улыбка сама собой растаяла. Вдохновенное выражение на лице капитана сменилось гримасой тревожной неуверенности.

Где-то за его спиной нарастал с каждым мгновением отчетливый рокот мотора.

Звучно сглотнув, корветтен-капитен обернулся.

Водянисто-голубые глаза его расширились, в расползшихся черных зрачках отразилось зеленое насекомое русского гидроплана. И увеличивался он, казалось, одновременно со зрачком.

…Сидевший подле лейтенанта Смирнова стрелок, выбравшись из-за бронещитка «Виккерса», уже поднялся на мотораму и завел крюк лебедки в железное кольцо на спине «Сальмсона», мотора в полторы сотни лошадок, когда неведомая сила из-под воды встряхнула «летающую лодку». Точно огромная рыбина сослепу ткнулась в корпус с нерестовым упорством.

Стрелок-наблюдатель, охнув, едва не свалился с деревянной консоли мотора и отчаянно захлопал ладонями по верхней плоскости крыла, тщетно цепляясь за мокрую от брызг парусину.

Командир авиаотряда, не обратив внимания на ругань товарища, вскочил на ноги, перегнулся за борт, ухватившись за стойку…

И влажный холодок растекся по груди, точно за пазуху кожаной, на меху, куртки ему плеснули ковш забортной воды.

Истаивая и кружа в зеленых сумерках подводных глубин, плавной спиралью вниз уходило темное тело торпеды.

«Чудо. Не иначе…» – подумал лейтенант, оглаживая вспотевшей ладонью мокрые пряди волос на лбу, усы и стриженую бородку, – все не по возрасту прошитое сединой, которой теперь наверняка прибавится.

Повернулся сообщить о счастливом избавлении, о неразорвавшейся торпеде, стрелку-наблюдателю, но не успел. Отчаявшись барабанить по натянутой парусине крыла и не сумев ухватиться ни за стойку, ни за стропу лебедки, тот наконец отвалился от кожуха радиатора и с равнодушным почти: «Твою мать…» – скрылся в фонтане холодных брызг у фюзеляжа.

…Сорвав зубами крагу с меховой оторочкой, лейтенант Кирилл Иванов запустил руку под сиденье и выбросил оттуда мелкую чугунную сковороду – обычное «бронирование» самого уязвимого, особенно для чувства собственного достоинства, места в фанерной кабине. А следом вынул двухкилограммовую «консервную банку» с длинной деревянной ручкой.

Зачем лейтенант, невзирая на строгую, вплоть до граммов, экономию полетного веса, таскал за собой лишних два кило фугасной гранаты Новицкого, он и сам вряд ли сказал бы. Нет, не потому, что не знал наверняка, а потому, что идея была в его духе. Идея эта родилась у него еще в офицерской воздухоплавательной школе, где Кирилл впервые прочитал «Наставление по ведению воздушного боя»:

«Заметив самолет противника, подлететь к оному и набросить на пропеллер аркан стального троса либо железную кошку с тем, чтобы остановить его вращение…

Колесами собственной машины поломать крылья…

Искусным маневром образовать вблизи неприятельского самолета воздушные вихри, грозящие ему катастрофой»…

И, наконец, «сбросить сверху снаряд, как то: дротики, весовые гири, обрезок рельса, любой другой тяжелый…»

«И вот зачем, спрашивается, швыряться той же сковородой, рискуя получить в ответ пулю в незащищенное место, если, рассчитав положенные четыре секунды, можно сбросить гранату и успеть убраться подобру-поздорову?»

Правда, до сих пор случая ввязаться в воздушный бой, чтобы проверить какое-либо из рекомендованных средств, а тем более собственную теорию, не представлялось.

Хотя, рассказывали новые сослуживцы Кирилла, устаревшие германские «Таубе» порхали резными крылышками над Босфором, но держались поодаль[19]…

Мгновение корветтен-капитен Люттенханн рассуждал: не наступило ли для него время явить образец германского духа и прыгнуть вниз, к зачехленному 35-мм орудию? Сорвать прорезиненный чехол, дождаться матроса Крамера с ящиком снарядов, зарядить, накрутить колесо вертикальной наводки…

Капитан с грохотом провалился в колодец люка, так и не поняв: животный страх решил его выбор или холодный расчет, согласно которому – нет, никак не успевал один из самых молодых капитанов подводного флота кайзера ни расчехлить 35-мм орудие, ни дождаться матроса Крамера со снарядами, ни прославиться.

Светлое пятно люка над его головой мгновенно смигнуло тенью, и следом с железным стуком проскакал по скобам колодца какой-то неясный предмет, обратившийся под ногами капитана в гранату.