Вполне современные девочки

Я кивнула, он протянул мне приземистый стакан, наполовину заполненный золотистой жидкостью. Обстановка была другой, и он тоже чувствовал это. Я могла выразить это словами. Возникла интимная атмосфера, чего никогда не было днем. Несмотря на большой стол и ряды полок с научными томами, я почти ощущала нежный запах цветов, я почти слышала струны проникновенной скрипки, возникавших из ничего. Слишком интимная обстановка, слишком много теплоты и чувства. Я, должно быть, совершила ошибку, придя сюда после работы. Я почувствовала, что задыхаюсь от цветов, музыки, близости с ним. Я решила уйти. Немедленно. Я поставила виски и направилась к двери.

Сначала мне показалось, что Гэв удивился, потом огорчился.

— Ты только что пришла.

— Я знаю. Но я не могу остаться. Я вспомнила, что оставила плиту невыключенной.

— Но ты же никогда не готовишь, — сказал он укоризненно. — Этим занимается Лу.

— Лу играет на пианино. Извини. В самом деле. В другой раз… в другое время.

Я оказалась в приемной, сердце мое отчаянно билось. Я прошла холл, направилась к лифту, затем замедлила шаги, пошла еще медленней, наполовину ожидая, наполовину надеясь, что он подбежит ко мне, обнимет, поцелует волосы, губы, кончик языка, проворкует что-нибудь на ухо, вернет меня назад в пустой кабинет. Но он не сделал этого, и я нажала на кнопку лифта.

Я ездила кругами, обескураженная. Я чувствовала себя дурой. Дурой, которая сама не знает, что хочет. Чего я хотела?

«Он кладет меня на кушетку, встает передо мной на колени. Я чувствую прикосновения его языка… я взволнована… мне хорошо, это безумство.

Если это такие сладкие минуты, так воспользуйся ими!»

Но я не воспользовалась.

Я еще не была готова ехать домой. Я решила проехаться и навестить Джесику. Она должна быть дома сейчас, кормить Дженни обедом. Мне всегда было легко находиться в обществе Джесики. Она не задавала вопросов, не высказывала категорических суждений. Мы чувствовали себя спокойней, когда делились своей никчемностью.

Джесика и Дженни разгадывали вместе головоломку, уже почти завершив ужин. Джесика уложила Дженни в кровать с красочной книжкой, а мы устроились поблизости, не включая света. Это как раз совпадало с нашим настроением.

Я отказалась, а она налила себе выпить. Мне показалось, что она пьет слишком много, но, конечно, я не имела права давать какие-то советы. Я думала, она должна была спросить меня, как обстоят дела с «Белой Лилией». Забавным было то, что подготовка к съемкам и их начало заняли так много времени, что все беспрестанно спрашивали, когда к ним приступят. Сейчас все интересовались, когда же фильм будет завершен. Но Джесика не спросила об этом. Складывалось впечатление, что она потеряла интерес ко всему происходящему. Мать была неизлечимо больна, и как казалось Джесике, не совсем в уме, поэтому все, что касалось фильма и Грега, абсолютно было ей безразлично. Она спросила меня, чем я занималась все эти дни, и я ответила, что ходила на консультации к психиатру.

— Да ты что?! Но ты, наверно, самое разумное создание из всех, кого я знаю.

— Недостаточно разумное, — улыбнулась я.

— Разумней не придумаешь! Я вспомнила, как несколько лет назад ты посоветовала мне обратиться к врачу-психиатру. Может быть, мне и следовало тогда сделать это. Может быть, тогда из моей жизни не получилось бы такой неразберихи. Была бы небольшая путаница, но не этот полный крах.

— Еще не поздно — сказала я без большой уверенности. Было бесполезно с жаром уговаривать ее, даже если бы у меня было для этого достаточно энергии. Она никогда не следовала моим советам даже в юности, а на этом жизненном этапе мне бы не удалось убедить ее тем более.

— Слишком поздно, — сказала она спокойно.

Безнадежность ее голоса, как обычно, передалась мне, и, независимо от себя самой, я начала проникаться теплотой к ней.

— Ты не должна отчаиваться, Джесика. Ты слишком молода для отчаяния. Почему бы тебе не позвонить Крису, дать ему право на отказ?

— Его молчание достаточно красноречиво. Это и есть отказ. Он сказал мне, что это было очень важно, чтобы я сказала матери все раньше — ну, ты знаешь все. Он дал ясно понять, что был только один путь, которым он мог принести мне какую-то пользу. А сейчас я не могу ничего сказать матери. Она больна и вообще иногда не понимает, о чем я говорю ей. И я даже не могу освободиться от своего брака, сделав для Криса хотя бы это. Уже не от чего освобождаться, все умерло. Умерло само по себе. Поэтому я ничего не могу сделать для Криса, чтобы показать, что его любовь что-то значит для меня. Что наша с ним любовь не на втором плане. И что он не был вторым в моей жизни. Мужчинам не нравится сознавать себя вторыми, даже если уверяешь их, что это глупая выдумка. Сейчас он подумает, что я выбрала его только по обязательству, по обещанию. Он не хочет больше иметь со мной дело. Зачем я ему сейчас?