Вперед в прошлое!

Если уж проживать жизнь заново, так по-другому. Никакой муштры, только свобода, и фундамент уже заложен! Мой самолетик взмыл вверх, потом клюнул носом и по спирали пошел на снижение, а стайка подростков побежала за ним, соревнуясь, кто его поймает.

Поймал Борис и, улюлюкая, носился — отберите, мол. Отобрали за три секунды. Илюха прочитал послание, передал Наташке, она закивала и побежала ко входу в больницу. Через минуту раздался стук в дверь. Я затаился в туалете, который был прямо у выхода, дождался, когда медсестра откроет дверь и переступит порог, оттолкнул ее и рванул на свободу к Наташке.

Вдвоем мы под крики, взывающие к благоразумию, сбежали по лестнице, и вот тут-то до меня и дошло, что я погорячился. Бросило в пот, зашлось сердце, голова закружилась. Если бы врачи помчались следом, схватили бы. Но всем и правда было плевать, что ребенок самовольно покинул больницу.

Багословенные девяностые, так их и разэдак! Всего тридцать лет прошло, а многие вещи уже кажутся дикостью.

— Стой! — крикнул я сестре. — Хреново мне.

Я поплелся за Наташкой, хватая ртом воздух. Спросил шепотом, пока мы не поравнялись с остальными:

— Что там отец? Мать не бил?

— Да вроде нет, орал только так, что Борька чуть ссаться не начал.

— Что сразу Борька? — услышал и возмутился брат.

Ребята обступили меня, стали расспрашивать, как что было. Я рассказал про вероломное нападение Зямы с Русей, и про ментовку рассказал, и про то, что гопников, скорее всего, теперь закроют.

— Если нет, мы тебе поможем, — прогудел Чабанов. — Достали! Они — толпой, и мы — толпой.

Он сам не заметил, как стал транслировать мою идею.

— А еще знаешь что? — сказал Илюха. — Помнишь, ты приказал тупой нашей Желтковой стих выучить? Так вот случилось чудо! Она выучила, и рассказала, правда, одну строчку забыла, но Верочка на радостях сделала вид, что не заметила. Сколько помню, ни разу Желткова ничего не учила и дэзэ не делала.

Верочкой мы ласково называли Веру Ивановну, учительницу русского и литературы.

— Стопудово влюбилась в тебя, — подтвердил Чабанов.

— Да. — Минаев был, как обычно, многословен.

— После всего этого мне придется на ней жениться, — развел руками я.

Все грянули смехом. Когда они отсмеялись, я обратился к Илюхе:

— Илья, можно я завтра на рассвете заскочу к тебе за удочкой? Вместо уроков порыбачу, заработаю немного, а то отец меня в квартиранты записал и отлучил от холодильника.

— То есть завтра ты не пойдешь в школу? — удивился Чабанов.

— Я на больничном… Вы ж меня не сдадите?

— Как это отлучил? — вдруг заговорил Минаев.

Я объяснил. Наташка принялась материться, смолкла, поймав осуждающие взгляды парней.

— Тебе не идет, — не сдержался Илюха.

— У сопливых не спрашивали, — обиделась сестра, которая была старше нас на два года.

— Так что с удочкой? — напомнил я. — Только родителям не говорите, что я вам рассказал про своего отца.

— Приходи в полвосьмого, дам удочку и два запасных самодура, — пообещал Илюха.

— А потом, в два часа или три, в зависимости от того, как пойдет, я — к тебе, и будем делать уроки.

Больница находилась в городе, ехать в Николаеву было где-то полчаса. Только мы пришли на остановку, как приехал полупустой автобус, мы оккупировали заднюю площадку, как и подобает нормальным, а не забитым подросткам.

От контролерши с передней площадки на заднюю рванула стая зайцев: три мальчишки и один алкаш. Я занял сиденье, потому что от тряски болела голова, раздал своим склеенные билеты.

— Спасибо, у меня проездной, — прогудел Минаев, он жил в той части поселка, что и Лялины, и до школы идти было далеко — без проездного ему никак.

Рядом устроился Чабанов. Поглядывал он вопросительно, ерзал, словно чего-то от меня хотел. Будто было у меня что-то, позарез ему необходимое. Только когда въехали в поселок, он набрался смелости и выдал:

— Тут это… Илья рассказал, что ты его учишь круто драться. А нас научишь?

Сарафанное радио начало свою работу, эффект появился раньше, чем я ожидал. Хорошо.

— Как только голову подлечу, так и сразу, — пообещал я.

— Так, я не поняла, — уперла руки в боки Наташка, — а почему я обо всем узнаю последней?

— И я, — поддакнул Борька.

Илья потрепал его по голове и вспомнил анекдот про прапорщика:

— Рисуй-рисуй, ха-ха, Моцарт!

Борька скинул его руку.

— Сам ты Моцарт!

— Ха-ха, Паганини! — вспомнил Чабанов смешное на его взгляд слово. — Только через «о».

— Царь Поганин, — буркнул Минаев, и все повалились со смеху.

Мне тоже пришлось участвовать во всеобщем веселье, чтобы сильно не выделяться.

— Ладно, пацаны, хорош. Хочет Боря — пусть учится драться. Главное пальцы ему не поломать, иначе он рисовать не сможет.

И снова все сложились от смеха. Я продолжил:

— И Наташа пусть учится. У нас же не мужской монастырь, а просто клуб по интересам. Закрытый клуб «Гоп, стоп». В смысле «Стоп, гопник».

— Тогда уж «Стоп-гоп», — подсказал Илья. — А как желающих отсеивать будем?

Я проговорил тоном строгого профессора, сильно «окая»:

— «Стоп-гоп» — прям хорошо, мне нравится. Соискателей на корточки сажать будем. Ежели плохо будет справляться — наш парубок, ежели хорошо сидит — агент вражеский.