Вперед в прошлое!

Минут через десять головная боль поутихла, я закрыл глаза, отворачиваясь к стене. Медсестра сжалилась и погасила свет в коридоре, но и тот, что освещал сестринский пост, все равно просачивался сквозь сомкнутые веки. А еще просачивались кровожадные мысли о Зяме и Русе. Недооценил я отморозков! Очень надеялся, что их посадят. Если же все ограничится постановкой на учет, я отловлю их по одному, выбью зубы и мокну мордой в дерьмо. А потом — сломаю ноги. Когда кости срастутся, снова сломаю. И так, пока при виде меня они не начнут ссаться. Это ж какими гнидами надо быть, чтобы вдвоем — на одного мелкого пацана?!

Только начало получаться заснуть, как сквозь сон я услышал стук в дверь отделения. Нецензурно бранясь, медсестра побежала разбираться, и из окошка, похожего на раздаточное, донесся голос моего отца:

— Мартынов Павел здесь?

— Не знаю никакого Павла… — Медсестра и правда не знала моего имени, потому что я его типа не помнил. — Говорите, пожалуйста, потише — дети спят.

— Я точно знаю, что он здесь. Что с ним?

— А-а-а, это наглый безымянный мальчик. — Она подошла к раскладушке, склонилась надо мной, имитирующим сон, потрясла. — Эй, тебя Павлом зовут?

— Ну, Павлик, — буркнул я, уже понимая, что молчание меня от отца не спасет, и перевернулся на спину. — Не впускайте его, пожалуйста.

Лицо женщины сделалось удивленно-скорбным.

— Так это он тебя?.. — Не сдержав сочувствия, она положила ладонь мне на лоб и заверила: — Костьми лягу, но не впущу.

Разубеждать ее я не стал.

Медсестра ушла к отцу. О чем они говорили, я не слышал, долетали только ее просьбы не стучать в дверь и слова, что с мальчиком все в порядке, а часы посещения больных — в обед. На шум из ординаторской выбежал заспанный дежурный врач, запахнул халат на бегу. Медсестра точно была на моей стороне, а этот козлобородый впустил отца, дав ему свой халат.

Закатив глаза, я выругался, с надеждой проводил взглядом удаляющегося медика. А вот медсестра встала неподалеку — проконтролировать, чтобы изверг снова меня бить не начал. Хотелось верить в адекватность родителя, в то, что он не станет прессовать травмированного ребенка, но я очень в ней сомневался и на всякий случай приготовился отражать нападки. Отец зыркнул на меня недобро, прошагал мимо, вернулся со стулом и уселся рядом с раскладушкой.

— Ну и чего ты добился? — спросил он с упреком. — Получил по башке?

— Ранения, полученные в бою, не позорны, — парировал я. — В отличие от… розог шерифа Ноттингемского.

Отец раздул ноздри. Прежде, чем он что-то скажет, я его попросил:

— Па, давай поговорим как мужик с мужиком…

— Да какой ты мужик, — скривился он. — Пока ты на моем иждивении, будь добр соблюдать мои правила.

Какие, к черту, правила?! Быть удобными и послушными функциями. Когда он приходит с работы, замирать и сливаться с фоном? Озвучивать свое негодование я не стал — ни к чему сейчас накалять.

Я одной рукой поднял свою школьную сумку.

— Сегодня я заработал тысячу триста рублей и сам оплатил свое лечение. И это только начало. Так что аргументы отклоняются, говорим как мужик с мужиком, или я не буду тебя слушать. Ты же растишь из меня настоящего мужчину — пожинай плоды.

Вместо того, чтобы разъяриться, отец хмыкнул, кивнул, ненадолго задумался.

— Хорошо. Если ты считаешь себя взрослым, с сегодняшнего дня ты имеешь право не спрашивать разрешения, чтобы куда-то пойти, можешь делать, что хочешь, — он сделал паузу, глаза его кровожадно блеснули, — но ты снимаешься с довольствия. То есть питаешься отдельно, сам себе покупаешь вещи. Уговор? Чтобы не пришлось тебя от стола гонять, я все равно узнаю.

Это было не по закону: родители обязаны закрывать базовые потребности несовершеннолетних детей — но меня вполне устраивало. Если не получится сбагрить его Лялиной, он перестанет мне мешать. А там встану на ноги и сам уйду.

— То есть мне можно возвращаться домой? — уточнил я. — И — никаких побоев?

Это я сказал чуть громче, для медсестры.

— Оплачиваешь двадцать процентов коммунальных услуг и питаешься отдельно.

Насколько я помню, вот эти еще советские кеды, что на мне, мать на что-то выменяла у соседки, сын которой из них вырос. Когда у меня были новые вещи, я и не припомню.

Он протянул руку, я с удовольствием ее пожал.

Ну слава богу, думал, будет хуже. Он, конечно, скотина та еще — это ж надо, собственного ребенка обречь на голод! Ладно я жук крученый, но обычный подросток не выкрутился бы, ушел из дома и подался во все тяжкие. Как это можно не понимать?!

Скорее всего, отец уверен, что, поголодав и набегавшись, я приползу просить прощения. Ага, щаз! Теперь придется тянуть брата с сестрой, причем не просто содержать их, а показывать, как нужно жить, ведь семейная модель, что перед глазами, что говорится, must die. Да и папаше неплохо бы показать, как себя ведут мужики, а не козлота. Как содержат семью… Впрочем, это он умеет: Лялины не бедствуют.

— Кто это сделал? — спросил отец. — Землянский с Русаковым?

Я улыбнулся и промолчал.