Возвращение в Пустов

— Правда. Шумерский! Человеческое общество не подразумевает справедливости просто в силу того, что в нем правит прагматика выживания. Особи, группы, коллектива, нации. Мало того, справедливость, в широком ее понимании, вообще недостижима. И именно поэтому она — фетиш. Как, впрочем, и другие морально-этические извращения, которые, будто опара из кадки, в момент полезли, когда необходимость в выживании глобального плана у человечества отпала.

— Мы по разному понимаем справедливость.

— О, да!

— По разному.

— Порадуй, скажи, как ее понимаешь ты.

Шумер улыбнулся.

— Ты тянешь время, не пуская меня в дом?

Бугримов качнул головой.

— Уел. Готовлю сюрприз. Он уже готов. Почти. Так что ты все-таки понимаешь под справедливостью?

Они добрались до четвертого подъезда и встали у крыльца.

— Справедливость, — сказал Шумер, — это когда принятые обществом правила в виде законов и норм исполняются всеми без исключения. Соответственно, и наказание за неисполнение этих правил действует для всех и в одинаковой мере.

— Тю! Какое узкое определение.

— Какое есть.

— А если кирпич на голову? Отцу троих детей! Где здесь справедливость? А война? А кража? Или вот подвернутая лодыжка?

Шумер вскинул голову на освещенные электричеством окна своей квартиры.

— И что вообще такое добро и зло? — спросил Бугримов. — Как ни крути, это субъективные характеристики. Лисе хорошо, зайцу плохо. Зайцу хорошо, лисята голодные. А если сейчас плохо, а потом будет хорошо? Я вообще могу сказать, что работаю на тебя не меньше, чем на себя, поскольку не знаю, чем в результате моя деятельность обернется. Может быть, я тебе в будущем сделаю очень хорошо. А? Приходится жить текущим моментом.

— Я пойду? — спросил Шумер.

Бугримов несколько мгновений молчал, и чувствовалось, что он оценивает собеседника, колеблется в выборе дальнейших действий.

— Ладно, — сказал он кисло. — Я вообще с тобой не хотел разговаривать. Беспокойство от тебя одно. Бывай.

С этими словами Бугримов исчез, оставив после себя слабый запах фиалок.

Шумер постоял, хмыкнул, сделал шаг от крыльца к скамейке. Сюрприз? Нет, не интересно. Ему, конечно, достаточно захотеть, и он будет знать, что это за сюрприз, где припрятан и с какой именно целью. Но…

А ведь Бугримов боится, подумал Шумер. Во всяком случае, нервничает. Надо же, подслушивал. Наверное, каждую фразу на винтики разбирал, на скрытые смыслы, на зашифрованные послания. Может, потому и нервничает, что ничего не находит? Юстас — Алексу: продается славянский шкаф…

Шумер снова посмотрел на окна. Неужели еще один родственник объявился?

Подмигнув одинокому фонарю, он вошел в подъезд и, поднявшись по ступенькам на промежуточный пролет, обнаружил там под тусклой лампочкой долговязую фигуру недавнего соседа по купе. С верхней полки.

— Петр?

Это было совсем неожиданно.

— Ага.

Парень поднялся, отряхнул полу куртки и вытянул из под себя небольшой рюкзачок.

— Откуда ты здесь? — спросил Шумер.

Петр замялся.

— Следил.

— С утра?

Петр кивнул.

— Я просто… — сбивчиво заговорил он. — Это не важно, на самом деле. Но я что… Если никто за вами не пойдет, это же как предательство. Я целый день ходил, думал. Чуть с ума не сошел. Такое, может, раз в жизни бывает, и то не с каждым, с единицами. И что же? Тебе — свет, а ты — спасибо, не надо, и обратно во тьму…

— Постой, — сказал Шумер. — Чего ты хочешь, Петр?

Парень повесил рюкзак на плечо. Вытянулся, как солдат перед отправкой на фронт.

На его лице вдруг резко очертились нос, губы, скулы, и было не понятно, виновато тут то, что Петр качнулся, и свет упал иначе, или же он замер, до боли стиснул зубы, решаясь, и напряг все мышцы.

— Я хочу быть с вами, — сказал он твердо.

Шумер и хотел улыбнуться, но не смог.

— Зачем?

— Должен.

— Ты ничего не должен.

Петр мотнул головой.

— Себе должен.

Шумер, глядя на него, сощурился.

— Славы хочется?

Пальцы, сжимающие лямку рюкзака, побелели.

— Думайте, что хотите, — сказал Петр.

— Не будет славы.

— Пусть.

— Может, вообще ничего не будет.

— Не важно.

— Ты отрекешься от меня, — через паузу сказал Шумер.

Петр побледнел. Но в нем хватило силы духа кивнуть.

— Не исключаю.

Шумер шевельнул плечами.

Они стояли друг против друга, и Петр был выше на пол-головы. В глазах, как лампочка на издыхании, помаргивала надежда. На мгновение, проблеском, в Шумере вспыхнуло будущее: долговязая фигура, с грохотом распахивающая двери квартиры и этим же пролетом, на котором они сейчас стоят, в бешенстве слетающая вниз. Мелькает цветастая рубаха, край кожаной куртки обмахивает перила, кулак садит в стену — тварь юродивая, сука, чистоплюй!

Кажется, это все о нем.

— Спать есть где? — улыбнулся Шумер.

— Могу здесь, могу на улице, — сказал Петр. — Где скажете.

— У меня трехком…

Шумер осёкся, вспомнив о въехавших родственниках. Как все одно на другое. В дедовой комнатушке второго человека разве что на пол класть. Не в кровать же с собой.

— Ладно, — сказал он, — устроим тебя в коридоре. Коридор большой, выкроим закуток.

Петр кивнул.

— Мне большего и не надо.

— Голоден?

— Да я перекусил. Утром.

— Ладно, я что-нибудь придумаю.

Шумер поднялся на лестничную площадку.