Возвращение в Пустов

Лицо его вытянулось, сделалось хищным, нечеловеческим, глаза поползли в стороны, рот распахнулся вдруг в устрашающих размеров пасть, дохнуло жаром, но спустя мгновение все вернулось на свои места.

— Понятно, — сказал Шумер. — В своем репертуаре.

Бугримов фыркнул.

— А как иначе? — он закинул ногу на ногу. — Но, заметь, я и пальцем к ним не притронусь. Все сами, все сами.

— Тогда я пойду? — Шумер предпринял попытку подняться со скамейки.

— Погоди.

Бугримов накрутил шарф на палец, изучая соперника из-под полей шляпы.

— Что? — спросил Шумер.

— Армия твоя где, Шумерский? — улыбнулся Бугримов. — Когда полезут?

— Я один, — улыбнулся в ответ Шумер. — Я уже говорил.

— Все мы всякую чушь говорим. Только перепроверять приходится.

— А поверить?

— Вера — это не ко мне.

— Тогда перепроверяй.

— Так уже, уже, — закивал Бугримов. — По пригородам, по садоводствам, по лесам. Думаю, вдруг ушлых каких ребят подбил? Чего большим отрядом город с разгону брать? Научился ж, думаю. Не совсем же ты, Шумерский, тупой? Ну и соображаю, что если и пробираются твои, то хитро, небольшими группками, тройками, двойками, связь по социальным сетям и мессенджерам держат. Ползут, значит, все измазанные добром по самую макушку, где надо, дров наколют, где грязно, мусор уберут, и перебежками, где покрасят, где от сердечного приступа…

— Самому не смешно? — спросил Шумер.

— Нет. Я же не знаю, что ты задумал.

— Ничего.

Бугримов снова наклонился.

— Не задумал бы ничего, остался бы сидеть в областном центре. Чего тебя сюда-то в пятый раз потянуло? — Голос его исполнился участия. — Ну не победить тебе. Что у тебя там теребится, ты просто не тереби. Забудь.

— Тошно, — сказал Шумер.

— Что?

— Тошно так жить.

— А здесь, значит, не тошно? Кровь играет? Только я, извини, в Пустове прочно сижу, и сковырнуть меня никак не получится.

— Может, не сейчас, — сказал Шумер.

Бугримов расхохотался. Он смеялся красиво, артистично, азартно, откидывая назад голову и выдыхая звуки в небеса. О, нет, ни грамма фальши в этом проявлении чувств не было. Мастер, мастер. В уголках глаз Бугримова заблестели слезы.

— Ах, твои надежды!

Он достал платок, утер слезы и шумно высморкался. Шумер поднялся.

— Слушай, — придержал его за локоть собеседник, — а может твои за тобой потом подтянутся? Я угадал? Десант, скажем, с неба?

— Боишься? — улыбнулся Шумер.

— Я? — в удивлении округлил глаза Бугримов. — Предвкушаю.

— Тогда едут. Точно — едут. Нет, летят.

— Вот ты жук!

— Я пошел, — Шумер стряхнул чужую руку. — Счастливо оставаться.

— Ты куда?

— Чай пить.

— А-а, — сказал Бугримов, — знаю, знаю. Мотыльковская Вероника Михайловна. У нее было два мужа, кстати. Третий брак, насколько я в курсе, сорвался. Детей нет. Стрекоза, знаешь. Теперь, увы, влачит скудное существование, перебивается переводами и заметками в местную газету. Строчит унылые повести. В ящик. Смотри, может захомутать.

— Следишь?

— Непременно.

— Ну и дурак, — сказал Шумер.

Не оглядываясь, он пошел по мосткам. Несколько секунд, пока Шумер не скрылся в подъезде, Бугримов сверлил взглядом его спину, потом, куснув губу, обиженно произнес:

— Почему же дурак? Я просто предусмотрителен.

Шумер тем временем поднялся по короткому, в две ступеньки, пролету к квартире под номером «один» и не видел, как Бугримов, поплевав на ладони и, сказав самому себе: «Ну-ка, попробуем!», исчез в короткой вспышке. Серный дымок, оставшийся после него, вытянулся струной и быстро растаял в вечерней тьме.

Не найдя звонка, Шумер постучал в дерево накладки. Звонко не вышло, но услышать Вероника Михайловна вроде бы была должна. Сообразив, что пришел на ужин с пустыми руками, он торопливо сотворил длинную шоколадную плитку.

— Иду.

За дверью раздались торопливые, шаркающие шаги, щелкнул замок. Вероника Михайловна предстала перед Шумером в джинсах и свободной синей блузе с волнистым воротничком. Бусы из агата украшали грудь.

— Опаздываете, — с укоризной произнесла женщина, смотря на гостя поверх очков.

— Непредвиденные обстоятельства.

Шумер протянул шоколад.

— Что ж, — Вероника Михайловна взяла подарок, — как оправдание это годится. Снимайте обувь, надевайте тапочки, вешайте пальто. Жду вас на кухне.

Прихрамывая, она пропала в дверном проеме.

— Вы же не против курящей женщины? — донеслось оттуда.

— Нет, — сказал Шумер.

Он освободился от пальто, разулся, сунул ноги в сморщенные кожаные тапки, почему-то показавшимися ему больничными, и огляделся. Зеркало в раме. Полки. Антресоли. Зыбкий узор стареньких обоев. В ряде мест обои были оклеены блестками и звездами из фольги, представляя из себя, видимо, неумелую попытку привнести новизну. То же самое делали у зеркала проволочные бабочки.

— Вы идете?

— Да-да.

По полосатой вязаной дорожке Шумер шагнул в кухню.

— Ага, садитесь.

Вероника Михайловна кивнула ему на край большого, приставленного к окну стола. Стол, надо сказать, был в беспорядке завален бумагами. Как корабль, вмерзший в торосы, высилась среди мятых черновиков пишущая машинка. Стояли разнокалиберные стеклянные банки, часть из которых использовалась под пепельницы, а часть — под подсвечники.

— Я как раз вам освободила.