Возвращение. Танец страсти

Игра гитариста вторила движениям танцовщицы, танец продолжался, страсти накалялись. Сейчас мелодия была почти неистовой, ногти рвали струны гитары, руки барабанили по деке. Мужчина, повесив гитару за плечи, нес ее многие сотни километров, по дороге она несколько раз побывала под дождем. И, несмотря на то что непогода каким-то чудом не слишком повредила инструмент, сейчас он своей одержимой игрой, казалось, стремился ее сломать.

Он был абсолютно уверен, что крепкий сосновый корпус его гитары выдержит подобное обращение, и сейчас он использовал свой инструмент, чтобы передать не только свою боль, но и боль всех зрителей. Музыка вторила людским страданиям.

За время танца этот незнакомец стал для Мерседес совершенно другим человеком. Когда два года назад она впервые станцевала в cueva, они с Хавьером были такими же чужими людьми. Она плотно закрыла глаза, сосредоточившись на танце, музыка перенесла ее назад в тот вечер, и опять она отдавала зрителям всю себя без остатка.

После солеа с ее мощной модуляцией и чувственностью, которая незримо проникала прямо в сердце, нервы зрителей были напряжены как струны. Они понимали, что это спонтанное выступление. Кто-то негромко воскликнул: «Оле!», но на него зашикали, как будто никто не хотел нарушать колдовство.

Tocaor знал, что атмосферу разрядит более легкая алегриас. Его танцовщица несколько расслабилась, когда подхватила новый ритм и стала кружиться в танце. Одеревенение, которое Мерседес чувствовала все эти недели без танцев, прошло, и сейчас она могла изгибаться и извиваться всем телом с той же пластичностью, что и раньше, щелкать пальцами, как обычно, резко и четко.

Наслаждение от танца унесло мысли каждого далеко от разбитых жизней, сожженных домов, зрелища мертвых тел и жестоких лиц людей, которые вынудили их покинуть родной город. Многие присоединились к действу, с каждой минутой все четче отстукивая ритм.

К концу выступления Мерседес устала. Пот бежал по ее шее и стекал на спину, она чувствовала, как он струится между ягодицами. Она отдала всю себя без остатка, почти забыв, где она и кто она. Как и остальные, Мерседес перенеслась из настоящего в прошлое, мыслями она была на празднике, в окружении родных и друзей. Она пробралась сквозь аплодирующую толпу в конец комнаты, где увидела Анну. Лицо ее новой подруги сияло от восхищения.

— Fant'astico[73], — просто сказала она. — Fant'astico.

Гитарист не прекращал играть, даже не перевел дыхание после последнего удара ногой Мерседес и тихими первыми аккордами нового произведения. Его зрители были в трансе и не желали из него выходить.

Казалось почти невероятным, что музыка исходит от одной его гитары. Сила звучания и глубина исполнения создавали впечатление, что задействован не один инструмент, а когда добавилось и ритмичное постукивание по корпусу гитары, мелодия стала еще глубже, окутывая слушателей роскошным бархатом. Кто-то отбивал ритм на стульях и крышках столов — музыка лилась отовсюду. Каждый в этой комнате был в восторге, всех унесло быстрым течением реки звуков.

Мерседес негромко отстукивала ритм кончиками пальцев. Она стояла, опершись о стену рядом с Анной, их плечи соприкасались.

Из тени вышел человек. Это был довольно тучный мужчина, на голову выше остальных, с копной густых черных кудрей, ниспадавших на плечи. Волосы на вид были очень жесткими. Его рябое лицо наполовину скрывала клочковатая щетина. Толпа расступилась, поскольку по его виду было ясно, что он без колебаний сам проложит себе дорогу. В его грубом лице не было ни намека на теплоту.

Когда гитарист заканчивал мелодию, вновь прибывший приставил к его стулу свой. Двое мужчин доверчиво посмотрели друг на друга, как будто раньше уже встречались. Несколько минут они разговаривали полушепотом, хотя гитарист ни на секунду не отрывал пальцев от струн гитары, продолжая подбирать мелодию, не отпуская внимание толпы.

Слушатели не сразу поняли, откуда идет новый звук. Казалось, он не имеет никакого отношения к певцу. Все, кто видел, как занимает свое место этот человек, уже заранее представляли себе его голос, но действительность не оправдала их ожиданий. Раздался низкий мелодичный напев, совсем не похожий на цыганский скрежет, которого они ожидали. Это был чистый звук чьей-то души. После вступления к песне, taranta[74], голос начал набирать силу, а пальцы и руки цыганского cantaor[75] стали передавать раздирающие его эмоции. В тусклом свете комнаты его большие бледные руки ярко контрастировали с черным пиджаком. Они напоминали кукол в пантомиме, передавая страдание, злость, несправедливость и печаль. Эта была история цыганских гетто, которую он рассказывал всю свою жизнь, и трагический смысл его слов, казалось, был как никогда понятен изгнанным жителям Малаги.

Теперь слушатели его понимали. Посмотрев на себя, они осознали, что его неотесанный вид является лишь их собственным отражением. Они все теперь так выглядели — грубые, грязные, загнанные, печальные.

После первой песни Анна повернулась к Мерседес.

— Неужели он всегда так пел? — удивилась она.