Возвращение на Арвиндж

А в остальной жизни, в быту, Коля поменялся не сильно. Это был все тот же добродушный, простой малый, душа нараспашку, готовый поделиться с друзьями единственной сигаретой, отдать последнюю спичку. Конечно, молодым солдатам не приходило в голову попросить о таком старшего механика роты, но думаю, если б попросили, Коля поделился бы и с ними.

Еще в начале лета, когда мы только осваивались в новом качестве отслуживших год черпаков, только начинали выходить из-под гнета старослужащих, только ощутили первые дуновения бури «черпацкой вольницы», заработали первые боевые поощрения, «подняли» первые местные «копейки», продавая мелкое барахло нищим крестьянам, случился у нас праздник жизни. В Крепость приехал магазин из полка – два вертолета с ящиками, коробками и двумя продавщицами в придачу. Целый день возле главного строения Крепости – клуба-столовой, толпился народ, скупая на жалкие солдатские зарплаты все подряд, от замечательных французских леденцов до ученических тетрадей и конвертов. Почти забывшие вкус настоящих фабричных сладостей, мы угощались «Юбилейным» печеньем, вафлями «Артек», консервированным «Кофе с молоком» и другими «деликатесами», заурядными на Родине и фантастическими в бадахшанской глуши. Ведь многие из наших за два года службы ни разу не бывали в полку, не видели магазина, а все покупки совершали на бахаракском базаре.

Часам к трем, когда вертолетной паре пришла пора возвращаться на файзабадский аэродром, в «аэролавке» не осталось практически ничего. Только несколько ящиков обычной сгущенки не привлекли внимания покупателей. Собственно, дело было не во внимании, а в полном отсутствии денег на покупку – потрачено было все подчистую. Потом, правда, выяснилось, что Коля вместе со своим земляком Володькой уже успели заначить на дембель некоторую сумму «афошек», полученную от продажи нескольких литров соляры. Истратив все чеки, два земляка быстро поменяли у местных мальцов-перекупщиков, торговавших под стеной Крепости мелочевкой, дембельскую заначку на чеки «Внешпосылторга» (на которые шел расчет в магазине) и прикупили втихаря две коробки сгущенки.

А через несколько дней, когда воспоминания о «сладкой жизни» ушли в далекое прошлое, Коля пригласил своих друзей на обед. Заныкавшись в машинном парке, мы кипятили на маленьком костерке в стакане от десятилитрового термоса молоко, разведенное из пары банок сгущенки, и варили молочный суп с макаронами. Признаться честно, таких замечательных супов мне не доводилось пробовать ни до, ни после армии. Недели две мы собирались в парке, готовили свое нехитрое блюдо и жадно выхлебывали горячую сладкую бурду, нахваливая сообразительность двух земляков-механиков.

Никто не высказал мысли вслух, но я уверен, что многие в душе удивлялись Колиной расточительности – мог загнать эти банки на базаре и хорошо заработать или самому лакомиться сгущенкой целый месяц. Но Коля не был крохобором, он не мог не поделиться с друзьями добытой жратвой, сигаретами и прочими мелочами, незаметными в гражданской жизни, но столь ценимыми в жизни армейской. И всегда он делал это с некоторой напускной небрежностью, мол, мелочь, да о чем разговор! Только однажды, уже под дембель, он позволил себе высказать накопившееся за два года. Кто-то из наших машинально, по привычке, попросил у него что-то – пачку сигарет или коробок спичек – даже не отдавая себе отчета, что мог бы и сам заслать молодого к каптерщику за необходимой вещью. Демонстративно вздохнув, Коля громко проговорил:

– Два года я только и слышу: «Коля, дай, Коля, дай!» Хоть бы раз кто сказал: «Коля, на! Коля, бери!»

Это был крик души. Столько горечи и грусти было в его словах и тоне, что мне стало стыдно за себя и друзей.

Естественно, все это не значит, что Коля был святым. Так же, как все старослужащие, он гонял молодых. Без излишней жестокости и изощренности, но жестко и прямолинейно вдалбливал в тупые головы азы службы, учил поровну делить между собой работу, выбивал желание «зашланговать», спрятавшись за чужую спину. Если ловил на этом, раздавал затрещины и тумаки без разбора, не уделяя внимания никаким отмазкам.

Как-то раз, вернувшись в кубрик, я застал там необычное оживление. Оказалось, Коля «лечил» молодого механика-водителя. Позже выяснилось, что несчастный парень был застигнут старшим механиком за любимым занятием всех колпаков – сном. В то время, как весь его призыв занимался работами на технике, этот хитрец свесился в двигательный отсек бээмпэшки, будто бы выкручивая какую-то важную деталь, и забылся таким крепким сном, что не услышал подошедшего Колю. Бедолаге не помогли извечные машинальные оправдания: «Я не спал» – резко разбуженного колпака, вечером в кубрике проводилась экзекуция.