Возвращение к себе

Сёстры возвращались в Германию полные впечатлений от новой России. Они не знали смеяться им или плакать. Вот уже третий раз, навещая отца, они ожидали каких-то позитивных перемен, и каждый раз покидали Санкт-Петербург с ощущением, что город, как был после военных бомбёжек, так и остался. Стоило отойти в сторону от любой центральной улицы, как попадал на разбитые дороги, а взгляд упирался в обшарпанные дома – жемчужины русской архитектуры. Окна некоторых первых этажей по-прежнему были забиты изрисованной граффити фанерой, либо, что ещё хуже, листами старого железа с облезшей краской. Привычные матерные слова из трёх букв, которые раньше писали на заборах, были начертаны прямо на домах, только теперь на языке международного общения – английском. И среди этого умирающего прошлого великого города, так же, как и в Москве, возвышались стеклянные монстры – архитектурные уроды современной России.

– Кому бы оторвать яйца за очередное издевательство над страной? – задумчиво спросила, как всегда, радикально настроенная Ирка.

– Яйца надо было оторвать ещё нашему прославленному интеллигентствующему русскому дворянству, – неожиданно ответила начитанная Соня. – Это оно своим ленивым бездельем и вшивым либерализмом довело страну до революций.

Ирка с удивлением посмотрела на Соню. Такие речи она слышала от неё впервые.

– Смотри-ка, заговорила прямо как наша политически подкованная Динка, – съязвила Ирка. – Прямо не ожидала от тебя такого радикализма. Тебе больше нельзя ездить в Россию.

– Динка – политик, а я так – книголюб, – примирительно сказала Соня.

В аэропорту Франкфурта сестёр и племянницу встречал Веничка. Уложив вещи в багажник, все уселись в машину. Полтора часа до дома ехали молча. Веничка, зная отношение к нему Ирки, не проронил ни слова. Соня тихо дремала, обняв уснувшую Вику. Только распрощавшись у дома сестры, Соня, наконец, обратилась к Вене:

– Как дела?

– Всё нормально, – неуверенно ответил Веня.

– Ладно, поговорим дома.

Дома Соню ждал готовый обед. Распаковав вещи, они сели за стол.

– За возвращение домой, – поднял Веня рюмку любимой греческой «Метаксы», прихваченной Соней в дюти-фри.

– За возвращение к себе, – уточнила Соня и, чокнувшись, залпом, не поморщившись, выпила коньяк.

– Через две недели будет год, как мы официально не живём с Оксаной.

– Я должна что-то делать, или просто принять эту информацию к сведению? – с иронией спросила Соня.

– Можешь иронизировать сколько угодно, я своё уже получил сполна. Больнее мне сделать уже никто не может.

– Сполна ли? – переспросила Соня. – Что ты будешь делать, когда пройдёт твой год?

– Подавать на развод.

– А у тебя ещё остались деньги, чтобы развестись и содержать Оксану?

– Денег нет, но я сделаю всё возможное, чтобы развод нам ничего не стоил. У меня есть некоторые соображения.

– Ты уже говорил с ней об этом?

– Да, месяца три назад.

– И как она отреагировала?

– Внешне очень расстроилась.

– Почему только внешне? Может быть, тебе так показалось?

– У меня есть основания предполагать, что развод её не очень расстроит.

– Что ж тебе виднее, но я хочу, чтобы ты знал, если эта история будет продолжаться, я уеду к тёте в Канаду и там решу, как мне жить дальше.

Соня ушла в спальню и, решив почитать журнал, прихваченный в самолёте, уснула. Убедившись, что Соня спит, Веня набрал номер Оксаны. Она долго не подходила к телефону. Он уже собирался дать отбой, когда услышал в трубке её голос.

– Ал-лё!

– Нам нужно поговорить, – сдержанно, как в плохом сериале, сказал Веня.

– Что, прямо сейчас? Я только что из ванной.

– Хорошо, через час, как обычно, в кофейне Мусы.

– А, может быть, ты заедешь ко мне, если это так срочно? – кокетливо предложила Оксана.

Веня пропустил приглашение мимо ушей.

– Через час у Мусы, – повторил он и положил трубку.

Почти месяц он не виделся с Оксаной. Воспоминания об их «неделях счастья» теперь вызывали у него глухую злобу. Надо же было так его развести, использовать, а потом выпотрошить, как курёнка. Сегодня предстоял с ней серьёзный разговор. Веничке очень хотелось окончательно прекратить и забыть эту историю. Но забыть не получится. Его терзали вовсе не муки совести, скорее раздражение от горячего желания отомстить, отомстить немедленно за его поруганную мужскую честь и достоинство и, конечно, утраченные деньги.