Возвращение из ада

Нашу веру, мечты, все разорил, уничтожил, растоптал своими сапожищами, все сравнял с землей… Какое разорение! Какой разгром он учинил! Нашего издательства больше не существует, газеты, школы, журналы прикрыты, книги наши вывезли на свалку, устроил костры, как во время испанской инквизиции или на площадях Берлина, когда Адольф пришел к власти… Наших лучших поэтов, писателей бросили за решетку… Ты себе представляешь, какое варварство — объявить, что наш Еврейский антифашистский комитет в Москве был не что иное, как шпионский центр, продались империализму!.. Какая чушь! Надо обладать фантазией монстра, чудовища, чтобы додуматься до такого идиотизма! — Самуил Галкин оглянулся, не подслушивают ли нас, и шепотом продолжал: — Тебе известно, что я неплохо знаю историю нашего народа, библию знаю напамять, но такого нигде не читал… Тебя тогда не было в Москве. Какой погром они учинили в редакции у нас, в издательстве, в антифашистском комитете на Кропоткинской, 10. Кажется, ворвался полк блюстителей порядка, вооруженные до зубов. Оцепили здание, будто провели военную операцию, штурмовали дом. Словно пронесся над нами ураган… Варвары к нам ворвались, не люди… Саранча. Всех наших друзей бросили в Лубянку… И так там над ними издевались! Считанные наши писатели остались на воле. А те, кто остался? Разве это жизнь? Спишь в одежде и ждешь, когда «черный ворон» за тобой приедет. Услышишь за окном квартиры шум автомобиля и вздрагиваешь: «За мной приехали»…

И у вас, в Киеве, было то же самое, и в Одессе, Черновцах, Минске, Биробиджане, Кишиневе — повсюду, где жили наши писатели. Целая литература — «враги народа», «шпионы», «националисты»… Нет, невообразимо это!

Чтобы не привлекать внимание и не вызвать подозрение сторожевых на вышках, которые наблюдали за нами, мы стали медленно прохаживаться по заснеженной дорожке.

Галкин глубоко вздохнул и продолжал:

— Знаешь, я вспоминаю лето сорок пятого. Кажется, в конце июня это было. Ты приехал ко мне в Малаховку после Парада Победы. Ты был в парадном мундире, такой молодой, шикарный, стройный молодой офицер. По такому случаю собрал друзей, соседей, выпили, хоть мне врачи строго запретили употреблять спиртное. Но ради такого праздника. И за нашего «великого полководца, отца народов» тоже выпили. Поди тогда знай, что это за чудовище! Кончилась страшная война, победили. Теперь, думал, народ заживет как-то по-иному, как заслужил, все беды и несчастья, что были раньше, — позади остались, и 37 год, дикие «процессы», аресты, расстрелы невинных людей, страх. И вот мы с тобой стоим здесь за колючей проволокой, в арестантских мундирах, с номерами на спине, как в Освенциме, Майданеке… Могли ли мы подумать о таком ужасе?! Боже, что же происходит?

Он медленно шагал, тяжело дышал, вытирал рукой слезы, которые текли по его впалым, заросшим седой щетиной щекам.

— Ты, дорогой, прости за мою слабость… Я никогда не плакал, но сердце разрывается на части, когда начинаю об этом думать.

Мне было больно смотреть на этого надломленного, измученного человека. Я пробовал как-то утешить его, успокоить, мол, и этот кошмар пройдет, но он скептически качал головой:

— Знаю, дорогой мой, ты всегда у нас был оптимистом, но пока этот усач будет властвовать над страной — хорошего ждать нечего. Конечно, этот кошмар когда-нибудь кончится, не может такое долго продолжаться, но годы, лучшие годы проходят так бездарно, а самое главное — на исходе здоровье, последние силы… И за что? Могли еще что-то написать, что-то хорошее оставить потомкам…

Он остановился, проглотил таблетку валидола, с трудом отдышался, горестно улыбнулся своей обворожительной усмешкой и вдруг просветлел:

— Знаешь, чего бы мне хотелось? Дожить до того дня, чтобы увидеть, как тиран кончит, с каким позором уйдет он на тот свет. Только бы это увидеть, дожить до этого, и тогда не будет жалко умереть. Вот мы с тобой уже знаем свою судьбу… Можем хоть дышать воздухом, а они, наши классики, еще мучаются в подвалах Лубянки. Вот уже третий год как их терзают там… Ты себе представляешь: Давид Гофштейн, Перец Маркиш, Лейб Квитко, Давид Бергельсон, Ицик Фефер — гордость нашей литературы, народа — в подвалах Лубянки!.. Выдержат ли они пытки, страдания, обиды? Третий год палачи фабрикуют против них чудовищное «дело». Чего им только не приписывают! Готовят страшную расправу не только над ними, нашими друзьями и учителями, а над нашим народом… Затевают новое дело Бейлиса, Дрейфуса. Усач уже забыл, чем все это кончилось?..