Возвращение из ада

Эти конвоиры в большинстве своем относились к «врагам народа» с затаенным уважением и участием, и им за это попадало от начальства. Они не кричали как прежние. И, когда близко не было начальства, ребята тайком нас угощали махоркой, хлебом, отвечали на наши вопросы, не то что старые служаки. Они не могли понять, почему такие люди мучаются за колючей проволокой, не таили на нас зла и при первой возможности заговаривали с нами, хотя это было связано с большим риском: общение с зеками строжайшим образом запрещено. Солдаты чувствовали себя неловко от того, что им приходится нести такую неблагодарную службу, охранять нас.

Стояло тихое морозное утро. Низко над тундрой, над снегами стлался прозрачный туман. Мы медленно шагали. До шахты было уже недалеко. На искривленных телеграфных столбах однотонно звенели провода. Ярко горели фонари, освещавшие наш путь. То и дело раздавался тяжелый кашель простуженных узников, но быстро наступала тишина.

И вдруг в этой тишине, от которой можно было оглохнуть, с одной из сторожевых вышек раздался истошный крик, огласивший всю округу:

— Батьку! Рідний мій татусю!

Колонна от неожиданности замерла, остановилась.

На вышке стоял солдат и громко плакал, рыдал.

— Таточку! — еще громче закричал он. Потом сорвал с себя автомат, тулуп и бросил в снег, сбежал с вышки и, подняв руки вверх, направился в сторону вахты, не переставая рыдать.

Мы стояли потрясенные, следя за солдатом. Отец, громко плача, прильнул к колючей проволоке, протягивая сыну руки.

— Синку дорогий… Ось ми й зустрілись з тобою… Боже мій, що ж це за життя? За що?!.

Мы окружили нашего соседа, усатого, сгорбившегося арестанта, пытаясь оттянуть его от проволоки. По ту сторону ограждения уже бежал, проваливаясь в снежные сугробы, караульный начальник, дежурный. Они схватили солдатика, оттаскивая его от проволоки, ругая последними словами за то, что бросил пост.

На вахте поднялась суматоха. Мы сбились в кучу, успокаивая нашего товарища. Послышалась громкая команда, ругань:

— Чего остановились? Марш на шахту!

И колонна двинулась вперед, к раскрытым воротам, где уже ждала толпа узников-работяг, чтобы направиться в лагерь.

Мы еще долго не могли прийти в себя. Раздирая душу, в ушах звенел крик и плач солдата: «Таточку, рідний!..»

Черный август

Сюда, в тундру, бесконечным потоком шли эшелоны с арестантами, а на Большую землю — составы с углем.

Этапы продолжали прибывать со всех концов страны. Казалось, этому не будет ни конца ни края.

Прибывали люди разных профессий, разных национальностей, разных возрастов; женщины и мужчины, молодые люди и старики.

Мы даже не почувствовали прихода лета. Было так же холодно, мрачно, и солнце не показывалось. Лили холодные дожди, перемешанные со снегом. Тяжелое, свинцовое небо висело над головой. Казалось, и солнце загнали в карцер. Не было спасения от комаров и мошкары, от чего все страдали. А эти чертовы грызуны тут особые. Даже тюремщики проявили «милосердие» и выдали зекам накомарники. Однако это мало помогало — мошкара забиралась и под накомарники и грызла, поедала наши истерзанные тела, и люди ходили опухшие, не зная, как спастись от этой напасти.

Мы так и не дождались летнего тепла, и вот уже снова осень.

Бурная речушка, звенящая за лагерной изгородью, почернела. Пора ждать зимних холодов и вьюг.

В один из таких мрачных дней к нам пригнали большую группу узников. Холодный дождь вперемешку с большими хлопьями снега лил как из ведра. Среди «новеньких» были еще совсем «тепленькие», только что из Лубянки. Их рассовывали по баракам, и они кое-как устраивались, кто под нарами, кто просто в проходах. «В тесноте да не в обиде», — плоско шутили надзиратели.

Я приютил рядом с собой на верхней наре пожилого, молчаливого, рано поседевшего сутулого человека с измученным морщинистым лицом и большими усталыми глазами, лицом пророка. Он оказался заслуженным строителем.

Продрогший на холодном ветру, вымокший под дождем, он полулежал, скорчившись в три погибели. Я отдал ему свою пайку хлеба, так как он был ужасно голоден, а до обеда было еще далеко. Поделился с ним скудным запасом махорки. И человек ожил, преобразился.

Проникнувшись ко мне доверием, он негромко заговорил, чтобы соседи не услышали. Коренной москвич, ведущий инженер на строительстве метрополитена. Юношей после окончания десятилетки пришел в метро чернорабочим, заочно окончил институт, стал инженером. До самого ареста работал под землей. Метрополитену отдал лучшие годы жизни. С первого дня Отечественной войны — на фронте, воевал сперва в ополчении, а затем артиллеристом. Прошел всю войну, награжден боевыми орденами и медалями. Вернувшись с войны с тремя ранениями, стал снова работать в метро. Участвовал в строительстве нескольких станций, получил высокие награды и почетное звание заслуженного строителя. Он и не представлял себе, что является одним из руководителей «диверсионной вредительской организации». Он-де собирался взорвать станцию «Маяковская», которую в молодости сам строил много лет тому назад… Получил за работу орден Трудового Красного Знамени…