Возвращение

Танцевальные пьесы почти без пауз сменялись грустными или тоскливыми мелодиями. Закрыв глаза, кивая в такт головой, старик все играл и играл до тех пор, пока его руки вдруг не опустились на струны каннеле, заглушив звуки, и неподвижно остались лежать там. Словно очнувшись, он огляделся по сторонам. Когда он заметил трех слушателей, в его глазах на миг отразилось удивление, но уже в следующий момент его пальцы как по волшебству извлекли новые звуки: радостные, озорные.

— Очевидно, ему надо дать денег, — шепотом предположил репортер, запуская руку в карман, однако редактор быстро схватил его за рукав.

— Нет, только не это, если не хочешь смертельно обидеть старика.

Когда спустя долгое время они зашагали дальше, редактор начал рассказывать:

— Этот музыкант живет примерно в тридцати километрах отсюда, и если он только не болен или если сильный мороз не мешает ему играть, он каждый раз в конце недели приезжает в город, чтобы доставить людям радость. Странный, упрямый старик — ему давным-давно надо бы понять, что в нашем городе игру на каннеле не жалуют, и, кроме того, его уже не раз препровождали в отделение милиции за нарушение порядка в общественном месте, однажды какой-то сверхревностный деятель даже конфисковал у него каннеле, но этого чудака ничем не проймешь… Прекрасный человек, по-моему, — добавил он, помолчав.

— О нем можно сделать неплохую передачу, — задумчиво произнес репортер.

— Надеюсь, ты этого не сделаешь. К сожалению, мне не раз доводилось видеть, как прекрасных людей суют в какую-нибудь рекламную передачу, показывают их спереди и сзади, крупным и общим планом на фоне сидящих за столиками и во всех отношениях довольных собой личностей, а затем кто-нибудь из твоих коллег спрашивает: расскажите, как вы вообще пришли к тому, чтобы сделать то-то или то-то? что вы при этом думали? каковы ваши планы на будущее? И у всех сидящих за столиками такое выражение лица, будто они сразу, на следующий день, вдохновленные благородным примером, сами станут прекрасными людьми, однако, придя домой, начинают рассказывать своим женам, какой-де чокнутый тип был на студии, и позже, лежа в постели и хрустя печеньем, еще долго будут ломать голову над тем, какую тайную или скрытую выгоду мог извлечь этот прекрасный человек от своей прекрасной сущности.

— Ты закончил? — задето спросил репортер.

— Да, закончил, — спокойно ответил редактор, закурил и с насмешливо-воинственной улыбкой уселся на скамейку.

— Послушай, дружище, по-моему, первейшей задачей телевидения как раз и является создать миф, который сообщением о какой-нибудь важной идее, благородной мысли или захватывающем примере проник бы во все те дома, где люди проводят вечера перед голубым экраном телевизора.

— И затем скормить им эту информацию вместе с развлекательной программой, — желчно заметил редактор.

— Что ж, бывает и так, если это кажется необходимым.

— Миленько, ничего не скажешь, могу себе представить этого твоего жаждущего информации зрителя-слушателя. Он приходит с работы, садится в кресло в своем доме — своей надежной обители, пьет пиво, курит, глодает куриную ножку, возможно, лежит в постели или на диване и все это время слышит и видит готовый образец, для восприятия которого ему не требуется ни малейших умственных усилий. Ничего иного он и не ждет от этого образца, кроме развлекательности. Именно потому он и приобрел телевизор, что на каждой программе и каждой передаче лежит печать этой развлекательности. Все, что сходит с телеэкрана, воспринимается им лишь как возможность эффективно и с комфортом убить время. Информация теряет цену, отношение зрителя-слушателя к телевизору девальвирует ее.

— Здесь дело вовсе не в телевидении, а в зрителе, — пылко воскликнул репортер.

— Все зависит, разумеется, от того, кого здесь называть яйцом, а кого курицей, — рассмеялся редактор. — Боюсь, что в век телевидения именно телевизор взял на себя роль яйца, из которого могут вылупиться славные телекурочки.

— Послушай, Вяли, по-моему, мы говорим о разных вещах, — сказал репортер усталым голосом, — ты хочешь видеть в зрителе лишь стереотипного телеманьяка… но все же…

— Кажется, полгода тому назад ты рассказывал о своей серии «Преступность среди молодежи», — резко прервал его редактор. — Я помню, с каким жаром ты строил грандиозные планы, как из передачи в передачу твоя профилактическая веревка будет все туже и туже стягиваться вокруг преступной молодежи, пока наконец не наступит благословенное время, когда никто из них просто уже не захочет воровать, драться, безобразничать… Но я помню и то, как в нашем городе повсюду только и было разговоров, что о том или ином совершенном преступлении, и сколько лет влепили какому-нибудь парню, и чей ребенок какие учинил безобразия, и должен сказать, что те драчуны нашего города, кто попали в твою передачу, стали чуть ли не звездами экрана…