Возвращение

Раздались аплодисменты. Кто-то запел: «Многая лета…», но восторженные возгласы заглушили здравицу; Марре стояла неподвижно — на бледном, почти прозрачном лице застыла вымученная улыбка. Таавет пытался поймать ее взгляд, но девушка не отрывала глаз от губ Оскара, словно ждала, что он еще скажет, готовая поверить любому его слову. Оскар был в упоении, он поднял руки, чтобы утихомирить публику, хотел, очевидно, что-то добавить, но оркестр заглушил его слова, и ему не оставалось ничего иного, как слезть с трибуны, петушиным шагом подойти к Марре и поднести к губам руку девушки. Увидев это, Таавет отвел глаза, уставился в потолок, задержал взгляд на сверкающем стекле люстры, свисающей из гипсовой розетки, и почувствовал, что ему срочно надо в туалет. После минутного колебания он потянул за рукав редактора, который, казалось, стоя дремал, и спросил, где находится туалет. Редактор оживился, с величайшей готовностью согласился показать дорогу, и они стали протискиваться сквозь аплодирующую толпу.

Туалет находился в подвальном этаже, и все то время, пока Таавет и редактор шли, их сопровождала песня в исполнении смешанного хора. Она стихла лишь после того, как Таавет закрыл за собой дверь. Редактор первым делом открыл кран и стал долго и тщательно мыть руки, затем нажал на кнопку тут же загудевшей сушилки, подставил пальцы под теплую струю воздуха, повернулся к зеркалу и принялся разглядывать себя. Справив нужду и закурив сигарету, Таавет заметил, что вместо лица редактора в зеркале появилась комичная физиономия, которая под недоумевающим взглядом Таавета быстро преобразилась, — теперь это была суровая маска.

Таавет предложил редактору закурить, долгое время они молча дымили, наконец редактор сказал:

— Насколько я понимаю, вы тоже не торопитесь принять участие в этой комедии, да и Оскару сейчас не до нас, едва ли он заметит наше отсутствие.

— Дался вам всем этот Оскар! — придирчиво заметил Таавет.

Редактор разглядывал носки своих туфель, затем пристально, как бы изучающе посмотрел на Таавета и заговорил:

— Ответить вам довольно-таки сложно. Если коротко, то можно было бы сказать: нет худа без добра, но вам это ничего не объяснит, поскольку вы не жили в этом городе, вы пробудете здесь день или два, вернетесь к себе в столицу и станете посмеиваться над нами, я же наблюдаю жизнь этого города на протяжении многих лет. Летом пыльные улицы, осенью непролазная грязь, и только зимой, сразу после снегопада, бывает красиво, а так — серость, скука, тоска. Пока не приехал сюда Оскар, у нас ничего не происходило, театры и концертные бригады объезжали наш город стороной, в Доме культуры сушили яблоки. А теперь у нас есть все: сельская капелла и клуб пенсионеров, театральные вечера и самодеятельный театр, недели искусства и фестивали песни, вечера встреч и банные вечера, на которых именитые люди могут вести интимные беседы с жителями нашего городка, — вы бы только видели, какими хвалебными гимнами и какими блестящими именами испещрена книга посетителей образцово-показательной бани Дома культуры. Выходит, что даже знаменитые люди могут на пьяную голову плести кружева лести, все вежливы, никто не хочет обидеть радушного хозяина… Так что наш город должен быть благодарен своему внештатному министру культуры, очевидно, так оно и есть… И тем не менее все это держится на пошлости, от всех предпринимательств Оскара попахивает невежеством, девиз Оскара мог бы звучать так: я делаю все, чтобы понравиться народу, а народу приятнее всего то, что ему нравится. Порой у меня такое чувство, что Оскар умудрился превратить священную культуру в ходовой товар, которому надлежит удовлетворять потребительскую страсть сытого желудка… И боюсь, что я не слишком ошибусь, назвав Оскара истинным врагом культуры, а все, что здесь происходит, — игрой слепых в жмурки.

— Вы правы, чрезвычайно глупо устраивать подобный цирк и раздувать кадило из-за какой-то молодой, еще не сложившейся поэтессы, — со злостью сказал Таавет.

— Что проку от вашего возмущения? Я, например, должен написать хвалебную оду обо всей этой муре, и бедняжка Пальм тоже.

— Но, дружище, почему вы не пишете то, что думаете? — в недоумении воскликнул Таавет.