Возвращение

Таавет удивился, заметив, что его рука словно сама собой потянулась к рюмке, и с возрастающим нетерпением стал ждать, пока репортер выуживал из своего «дипломата» рукопись, чтобы протянуть ее редактору, а затем, когда коньяк обжигающей струйкой потек в желудок, Таавету вдруг захотелось плакать. А ведь он готов был поверить, что разговор идет совсем о другом человеке, произошла грубая ошибка, он попал совсем не в тот городишко, и Марре оказалась среди совсем не тех людей… Не может быть, чтобы та, о которой говорили с такой издевкой, была его Марре… Он верил, что интрига, сплетенная этими бессердечными людьми, сейчас превратится в мыльный пузырь, — вероятно, репортер видит все в кривом зеркале, проецирует свои пороки на других, он просто беспомощный, бездарный вертопрах, свихнувшийся на почве своей известности…

С медлительностью, от которой его самого тошнило, Таавет прожевывал каждый кусок, зная, что, пока он ест, ему можно не принимать участия в беседе этих интриганов, но его пугало предчувствие, что отныне он как бы скован с ними одной цепью, невольно оказался в том же братстве и вынужден действовать заодно с ними, вместе отправиться на открытие выставки, а затем, возможно, и на это празднество и все время быть с ними, но если он сейчас встанет и уйдет, то лишится всякой возможности увидеть Марре, ведь отделись он от них — и вечером, в отеле, репортер начнет прохаживаться на его счет, осквернит все прекрасное, чистое, высмеет его и его любовь… В конце концов рубленый шницель был съеден, и Таавету надлежало что-то сказать, о чем-то спросить, и тогда он попросил репортера рассказать, что же здесь на самом деле происходит. В этой просьбе не было ничего личного, просто любопытство, ее и следовало воспринять как любопытство, но репортер не успел еще и рта открыть, как редактор, оторвав глаза от рукописи, умоляющим голосом произнес:

— Я прошу хотя бы сейчас ни слова об этой идиотской истории, если вы не хотите, чтобы я принес из кухни парочку тортов, предназначенных для банкета, и не шмякнул их на голову Оскара.

— Милая шутка с тортом, очаровательный эпизод из немого фильма, боюсь только, что Оскар потеряет дар речи, — засмеялся репортер. Оскар, который в это время что-то объяснял директору мясокомбината, распрямился, взглянул в их сторону, и лицо его расплылось в вежливой ответной улыбке. — Фантастика, — произнес репортер и, повернувшись к Таавету, стал рассказывать о том, как кто-то из его коллег приехал в этот город делать репортаж о мясокомбинате. Все было готово к передаче, подан знак начинать, и коллега задал директору вопрос: «Что дает вашему предприятию новая автоматическая линия?» Директор ответил: «Все, о чем мы до сих пор смели лишь мечтать». И в этот самый момент на их головы рухнул подъемник, полный коровьей требухи. Дело в том, что директор стоял возле пульта управления линией, ужасно нервничал, и его пальцы непроизвольно нажали на какую-то кнопку или рукоятку, которая, как назло, предназначалась для опоражнивания подъемника.

— А ты, видать, здорово под влиянием Льва Толстого, — сказал редактор, передавая рукопись Таавету.

— Великие литературные мужи не должны бы повредить начинающему автору, — с насмешкой произнес репортер и заговорщически подмигнул Таавету. Видимо, они готовят мне какой-то подвох, подумал Таавет и нехотя принялся за чтение:

Первый банный праздник Аннеке

В бане учреждения К. происходили самые веселые в районе праздники. Так говорили ответственные за культурно-массовую работу, поглядывая на молоденьких парней и девушек, выставивших бутылочку по случаю своей первой зарплаты; так говорили девушки и парни, робко прикладываясь к бутылочке; так говорили мастера и прорабы, ходившие на банные вечера словно для того, чтобы потом похвастаться — глядите, мол, какие у нас бани! — и наилучшим образом развлекались там. В этом году на этих празднествах было заключено два брака. Две хорошенькие продавщицы из обувного магазина нашли там себе суженых и вышли замуж, чем еще больше прославили банные вечера. Особенность этих вечеров заключалась, во-первых, в том, что там не было ни хозяина, ни хозяйки, лишь летающий с легкостью пушинки и расшаркивающийся по всем правилам добрейший Банщик Сассь, который брал за растопку бани поллитру; а во-вторых, что на эти встречи приходили только те, кому хотелось выпить водочки и отлично закусить, как хотят этого довольные собой мужчины и женщины, которым надоело сидеть дома перед телевизором. Все они, за редким исключением, бывали или казались навеселе: так громогласно они пели и такими мутно-красными были их глаза. Люди помоложе, самой юной из которых была Аннеке, выделялись тем, что забирались на полок, а иной раз даже плескались в ледяной воде, хотя на этих банных праздниках предусматривалось ходить лишь под душ либо — это вошло в моду совсем недавно — стряхивать друг другу за шиворот снег с кустов и молодых деревьев.