Возможно, Беккет

Это были стихи из положения "лежа в чемодане" – первая большая осенняя выставка в Борее 1986 года. Наш затяжной перформанс длился около двух часов – и все было мало, мало.

Панин развесил в мешках прекрасных меченосцев, я пил его меченосцев, с помощью деконструкции гипсовых плит вызывал в сознании образ падающего снега, женился на курице. (Философия курицы, прочитанная в Университете будет потом).

Здесь Флягин впервые начал бить посуду. Впервые устанавливать отношения с пустой телефонной трубкой. Впервые Флягина чуть не укусила пришедшая (надо думать посмотреть) в театр собака: настоящий дер хунд.

Мы были на высоте и ходили ногами по стеклам. Козин отчеканил с себя прямо по живому семь железных масок и тоже ничего.

Инга пролила на белую скатерть стола, за которым медитировала, огромную бутыль с марганцовкой и у нее не дрогнула ни одна ресница.

Одни только курицы приказали долго жить: вечная им память.

 

ххххххххх

 

А Философия курицы была показана на лекции Секацкого. Перед лекцией мы все (только артисты) выпили из трехлитровой банки спирту и начали читать притчу об козиновских орудиях дальнего боя – мухобойках. Стратегия войны, тактика и, наконец, полная бессмысленность победы. Я показал, как надо насиловать взятых в плен куриц, и как у них рождается философское яйцо.

С этим философским яйцом нужно обращаться следующим образом:

пожарить его на перекрестке Невского и Литейного на сковородке с зеленым луком, разведя из самой лучшей своей/чужой картины небольшой костер. Но не конфигурация глазуньи подскажет, что ждет в будущем, а внутреннее ощущение сытости подскажет направление пути в этот день.

 

ххххххххх

 

…где проходит граница между смыслом и наслаждением визуально-непрележным и неизъяснимым…

Но в наших действиях изначально не было никакого рационального смысла. Это был поэтический экстаз на тему: я не умею ни рисовать картину, ни слагать стихи и наслаждаюсь этим неумением. Это было трудно назвать даже спектаклями, но почему-то всегда все складывалось. (Слишком широко было поле для интерпретаций?)

Мы с Флягиным были два самых красивых человека на свете.

– Смотрите, – говорили за столиками. -Вот стоят у выхода за пивом два самых блистательных персонажа! (Конечно кому не нравятся вдохновенные люди).

Флягин всегда брил свою шишковатую голову (чтобы не заводились комары), а я не стригся, чтобы не кусали лысину.

Флягин из-за этого страдал: его не раз брали за его асимметричную голову, раскручивали и бросали в кусты, на трубы, под колеса.

Инга Нагель попросила его побриться чтобы во время акции на его голове расписывались любители культуры, как на футбольном мяче. Через день он с некоторым раздражением (скрываемым за гордостью) жаловался на боль в переломанных ребрах, туго стянутых художественным холстом: шутники бросили его, исписанного фломастерами, на литейную решетку.

 

ххххххххх

 

Мы тогда привезли в Пушкин муравьев, и я чуть не сгорел вместе с муравьями и погнутым детским велосипедом, подожженный Баскиным. Мне нравится выступать с муравьями – такой сюрреалистический мотив плюс прекрасная визуальная и чувственная составляющая. На белом юношеском теле они вовсе не выглядят жертвами маньяка, напротив, их трудолюбиво-шустрая цивилизация таит неизбывную угрозу засорения культурного ландшафта. Забраться по проходу в нос, выйти на мозг и откусить там что-нибудь им, например, ничего не стоит. Какие они таскают соломинки! Они могут вынесли из дома все иголки! Я принес их в Манеж, они начали уничтожать пирожные в подвале Манежа, залезать в трусы к служителям. На второй день устроители той Бьеннале, испугавшись за целостность шедевров, связи и сигнализации, поклали мой безупречно концептуальный, но беспокойный шедевр в мешок и вытрусили ни то в Неву, ни то под осеннюю липу. Надо ли говорить, что экспозиция современного искусства как-то сразу осиротела. Пригоршня муравьев. Кто бы мог подумать, что это может погрузить нас в хаос!

 

ххххххххх

 

Но сначала была тина.

 

ххххххххх