И мы говорили о девушках. По сегодняшним стандартам подростковой акселерации наш подход был предельно наивен. Девушки представлялись нам некими высшими существами сказочной чистоты, которыми следовало восхищаться, как трубадуры восхищались прекрасными дамами, с трепетным рыцарским пылом и обожанием издалека.
У меня было мало знакомых девушек. Дома я изредка виделся с двумя молоденькими кузинами, совершенно унылыми отроковицами, ничуть не похожими на Андромеду или Антигону. Одну из них я запомнил лишь потому, что она постоянно объедалась шоколадными тортами, вторую – потому что в моем присутствии у нее, кажется, пропадал голос. Конрадину повезло больше. Он хотя бы знал девушек с волнующими именами: графиня фон Платов, баронесса фон Хенкель Доннерсмарк и даже Жанна де Монморанси, которая, как он признался мне по секрету, не раз ему снилась.
В школе о девушках не говорили. По крайней мере, такое впечатление складывалось у меня с Конрадином, хотя, возможно, мы просто не знали, что творится в среде одноклассников, потому что мы с ним, как и «бомонд», держались особняком. Но даже теперь, вспоминая то давнее время, я по-прежнему убежден, что большинство тогдашних мальчишек – даже те, кто любил похваляться своими амурными похождениями, – на самом деле побаивались девчонок. Тогда у нас еще не было телевидения, чтобы привнести сексуальное просвещение в каждый дом.
Я вовсе не сетую на упадок нынешних нравов, я лишь вспоминаю о нашей юношеской невинности как об одном из аспектов тогдашней мальчишеской жизни. Я просто перечисляю наши главные интересы, радости и печали, и волновавшие нас проблемы, чтобы было понятнее, чем мы жили, о чем мечтали и к чему стремились.
Все наши проблемы мы старались решать в одиночку, своими силами, без помощи взрослых. Нам даже в голову не приходило обратиться к родителям за советом. Мы были убеждены, что они существуют отдельно, в каком-то совсем другом мире, они нас не поймут и уж точно не воспримут всерьез. Мы с Конрадином почти и не говорили о наших родителях; они казались далекими, как космические туманности, слишком взрослыми, слишком консервативными, застывшими в своих давно сформированных убеждениях. Конрадин знал, что мой отец – врач, я знал, что его отец служил послом в Турции и Бразилии, а остальное нам было не очень-то интересно, чем, наверное, и объяснялось, почему мы с ним никогда не бывали друг у друга в гостях. Все наши дискуссии происходили во время прогулок по городу, или на лавочках в парке, или под арками зданий, когда надо было укрыться от дождя.
Но однажды, когда мы стояли перед моим домом, готовясь прощаться, мне вдруг пришло в голову, что Конрадин еще ни разу не видел мою комнату, мои книги, мои коллекции, и я выпалил на одном дыхании:
– Зайдешь ко мне в гости?
Он на секунду замялся – не ожидал приглашения, – но пошел следом за мной.
Глава 8
Дом моих родителей, скромная вилла из местного камня, с небольшим садом, яблоневым и вишневым, располагался в квартале, который тамошние жители называли штутгартскими Höhenlage[23]. В этом районе селилась зажиточная и богатая буржуазия одного из самых красивых и процветающих городов Германии – в окружении холмов и виноградников, в долине настолько узкой, что лишь немногие улицы пролегали по ровной земле; большинство улочек начинало взбираться по склонам холмов, сразу как только сворачиваешь с Кёнигштрассе, главной улицы Штутгарта. С холмов открывался чудесный вид: тысячи особняков, старые и новые Schloss[24], Stiftskirche[25], оперный театр, музеи и парки. Höhenrestaurants[26] были повсюду, с большими открытыми террасами, где жители Штутгарта предпочитали сидеть жаркими летними вечерами, попивая неккарские или рейнские вина и поглощая еду в неимоверных количествах: телятину с картофельным салатом, Schnitzel Holstein[27], Bodenseefelchen[28], форель из Шварцвальда, горячие кровяные колбаски с Sauerkraut[29], Rehrücken[30] с Preiselbeeren[31], турнедо под беарнским соусом и бог знает что там еще. И под конец – непременно десерты, огромный выбор тортов и пирожных со взбитыми сливками сверху. Если кто-то из едоков все-таки удосуживался оторваться от трапезы, он видел сады и лавровые деревья, а за ними – леса, растянувшиеся на многие километры, и Неккар, неспешно текущий мимо скал, виноградников и тополей, мимо замков и древних германских городов, к самому Гейдельбергу, Рейну и Северному морю. С наступлением темноты вид становился таким же волшебным, как если смотреть на Флоренцию из Фьезоле: все сверкает огнями, жаркий воздух напоен благоуханием жасмина и сирени, отовсюду доносятся голоса, песни и смех довольных горожан, сонных от переедания или, наоборот, возбужденных от выпитого вина.