Воссоединение

Когда мы расстались, всю дорогу до дома я бежал бегом. Я смеялся и разговаривал сам с собой, мне хотелось кричать и петь во весь голос, я с трудом удержался, чтобы не сообщить маме с папой, как безумно я счастлив: вся моя жизнь изменилась, я больше не нищий, я богат как Крез[18]. К счастью, родители были заняты своими делами и не заметили, как я взбудоражен. Они привыкли к моим переменчивым настроениям – к моим угрюмым, скучающим взглядам, к моим уклончивым ответам и продолжительным периодам молчания – и не обращали на них внимания, полагая, что это обычные «издержки взросления», загадочного перехода из детства во взрослую жизнь. Мама изредка пробовала пробиться сквозь мою глухую защиту, пару раз попыталась погладить меня по голове, но давно оставила эти попытки, обескураженная моим упрямством и нежеланием идти навстречу.

Однако под конец дня эйфория сменилась тревогой. Я плохо спал ночью, потому что боялся грядущего утра. Может быть, он уже обо мне позабыл или пожалел о вчерашней прогулке? Может, я зря перед ним раскрывался, явно давая понять, как отчаянно мне нужна его дружба? Наверное, мне надо было вести себя более сдержанно, более осторожно? Может быть, он рассказал обо мне родителям и ему было велено не водить дружбу с евреем? Так я и терзал себя мрачными мыслями, пока меня не сморил беспокойный сон.

Глава 6

Но все мои страхи оказались напрасны. Стоило мне войти в класс, как Конрадин сразу ко мне подошел и сел рядом со мной. Его радость при виде меня была такой неподдельной, такой очевидной, что даже я, при всей моей врожденной мнительности, вмиг избавился от опасений. Из его слов можно было понять, что ночью он замечательно спал и ни на миг не усомнился в моей искренности, и мне даже сделалось стыдно за свою подозрительность.

С того дня мы стали неразлучны. Мы всегда выходили из школы вместе – мы жили в одной стороне, – а по утрам он дожидался меня на полпути в школу. Одноклассники поначалу опешили, но скоро привыкли и приняли нашу дружбу как должное. Почти все, кроме Боллахера, который прозвал нас Кастором и Полидевком[19], и «бомонда», демонстративно нас не замечавшего.

Следующие несколько месяцев были самыми счастливыми в моей жизни. Пришла весна, вся страна утопала в цвету. Вишни и яблони, груши и персиковые деревья закутались в белую и розоватую дымку, тополя оделись в серебро, ивы развесили на ветвях лимонно-желтые сережки. Холмы Швабии, плавные и безмятежные, с их виноградниками, и садами, и старинными замками, покрылись свежей зеленью; ратуши в маленьких средневековых городках тянули остроконечные крыши к небу, в центре фонтанов на мраморных постаментах, в окружении извергающих воду чудовищ, стояли вооруженные до зубов, важные и усатые швабские герцоги или графы, носящие имена вроде Эберхардта Всеми-Любимого или Ульриха Свирепого; и Неккар ласково обтекал заросшие ивами острова. Все было пронизано ощущением надежности и покоя, все укрепляло доверие к настоящему и давало надежду на будущее.

По субботам мы с Конрадином садились в поезд и уезжали из города на выходные. Ночевали в какой-нибудь старой гостинице, где всегда были дешевые чистые номера, замечательная еда и отменные местные вина. Иногда мы отправлялись в Шварцвальд и бродили по темным лесам, где пахло грибами, и древесная смола отливала янтарным блеском, и в речках плескалась форель. Иногда мы поднимались на вершину горы, откуда уже можно было увидеть долину быстротекущего Рейна, и сине-сиреневые Вогезы, и шпиль Страсбургского собора. Неккар искушал нас

легким бризом, гонцом из Италии,
и тополями на берегах нежно любимой реки,
и Дунай тихо нес свои воды вдоль
деревьев, наряженных белым цветеньем
в буйной зелени темной листвы.

Иногда мы выбирались в Хегау, где семь потухших вулканов, или на Боденское озеро, самое сказочное из озер. Однажды посетили Гогенштауфен, Тек и Хоэнфельс. От последнего не осталось и камня на камне, ни единой тропинки, обозначавшей дорогу, по которой крестоносцы выходили в поход на Византию и Иерусалим. Неподалеку располагался Тюбинген, где Гёльдерлин-Гиперион, наш любимый поэт, провел тридцать шесть лет своей жизни, погружаясь в безумие, entrückt von den Göttern, вознесенный богами в сияющие небеса. Глядя на башню, на дом Гёльдерлина, на его нежную тюрьму, мы читали вслух наше любимое стихотворение:

В желтых цветах висит,
Пестрея шиповником,
В озере берег.
И милый лебедь,
Пьян поцелуем,
Голову клонит
В священно-трезвую воду.

Горе мне, горе, где же найду я
Горькой зимою цвет? Где найду
Солнечный луч
И тени земли?
Стены стоят
Хладны и немы.
Стонет ветер,
И дребезжат флюгера[20].

Глава 7