Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Виленскому дворянству была подана мысль о представлении всеподданнейшего адреса, в коем оно сознало бы свои заблуждения и просило помилования; главною же целью этого было уяснение партии, расположенной к правительству, так как всякий подписавший адрес, в случае открытия его виновности, становился вдвойне виновным, а всякий благомыслящий стремился бы, подписав свое имя, увеличить ту партию, из которой он уже не мог выступить. Дело это шло весьма медленно сначала, тем более что сам губернский предводитель Домейко колебался и сомневался в его успехе, но к нему наконец примкнули семейство графов Плятер, помещик Снитко (православный) и некоторые другие. Со стороны правительства в этом деле принимал участие тот же полковник Павлов, много лет живший в этом крае и имевший в среде местных помещиков друзей и родных. Генерал-губернатор зорко следил за этим делом и не давал ему проявиться, пока оно не созреет; так, дворянство хотело было представить адрес 22-го июля, в день тезоименитства государыни; но начальник края отклонил это до 27-го июля и в эти пять дней число подписей удвоилось.

22-го июля был первый официально торжественный день, наступивший после долго продолжавшейся упорной борьбы законного правительства с мятежом, и потому он отличался особенным характером. К 10-ти часам утра все местные власти и представители всех сословий наполнили залы дворца и перед началом обедни генерал-губернатор обошел присутствующих. Большая малиновая гостиная, где обыкновенно делались приемы, была наполнена гвардейцами: тут был весь Преображенский полк, незадолго прибывший, лейб-уланы и лейб-драгуны, собранные в Вильну для возвращения в скором времени в столицу. Караул у дворца был Преображенский. День был чудесный, и окна дворца были открыты. Генерал-губернатор был очень ласков с гвардейцами и предупредил их, что скоро пошлет в экспедицию. Дворянам он сказал несколько простых, но сильных и внушительных слов, и заявил, что ему уже известно их намерение, но он не может еще допустить его исполнения, так как мало видит чистосердечного раскаяния, ибо для этого нужны действия, а не одни слова; евреям генерал-губернатор не доверял, но всегда обращался к ним с несколькими словами, напоминая о неусыпном исполнении верноподданнических обязанностей; римскокатолическое духовенство было еще очень смущено недавними казнями ксендзов и высылкою своего главы.После приема генерал-губернатор пригласил всех представлявшихся последовать за ним в соборную церковь для слушания литургии и молебствия.

Давно уже наш православный собор не представлял такого блистательного зрелища. Богослужение совершали епископы: Ковенский -Александр и Брестский - Игнатий (викарии Литовской епархии), 2 архимандрита и 4 протоиерея. Когда же началось молебствие и духовенство направилось к амвону - впереди всех показался знаменитый Литовский митрополит Иосиф. Весь собор был наполнен служащими и даже несколькими дворянами; все были в мундирах; в левом углу помещалась небольшая группа русских дам; перед собором на площадке были построены: Преображенского и Семеновского полков роты его величества и спешенные эскадроны лейб-улан и драгун. Толпа народа вокруг была необозримая, и все это было залито сиянием июльского солнца. После молебна загудели колокола, в цитадели загремели пушки и, по выходе начальника края из собора, пронеслось по площади и в толпе народа нескончаемое «ура». Это не был обыкновенный праздник. Всякий чувствовал, что тут совершаются исторические события и, хотя все это представляло лишь внешнее торжество русской силы, но в нем видимо было и чувствовалось то новое направление, которому должны будут следовать в крае грядущие поколения. После развода генерал-губернатор вместе с многочисленною свитою и начальствующими лицами посетил митрополита, который был чрезвычайно утомлен службою, и едва был в силах принять на несколько минут столь многочисленное общество. Голос его чрезвычайно был слаб, так что во время служения слова его были слышны лишь близь стоявшим.

Вечером в городе была великолепная иллюминация, бесчисленные толпы народа покрывали улицы и площади и в первый, кажется, раз по возобновлении играли в театре. Перед началом представления оркестром Финляндского полка был исполнен народный гимн: «Боже царя храни», который три раза заставили повторить при громком неумолкаемом «ура».

Тут только, в эти минуты, мы, равнодушные петербургские космополиты среди враждебной нам среды, начали чувствовать себя русскими и проникаться самым горячим патриотизмом.