Воспитанник Шао. Том 1

Старик-китаец, такой же вонючий, как и его лодка, согласился за немалые деньги провезти морем вдоль берега до самого Шанхая. Жалкий моторчик, на который он косился с недоверием, исправно тарахтел и с каждым часом придавал уверенности рыбаку, что после этой поездки он заживет обеспеченней и спокойней.

Вначале старик с недовернем косился на своего пассажира, — но слушая временами раздававшиеся из уст незнакомца песни, успокоился.

Неизвестный, с заброшенным видом, иногда пел подвывающим голосом, реже просветленными глазами впивался в одну точку или дремал, облокотившись о скрипучую мачту. Но больше далекими глазами прощупывал проплывавшие рядом лодки, яхты, катера. Изредка вздрагивал от неизвестной неожиданности и ошалело водил воспаленными глазами вокруг.

Старому рыбаку, немало повидавшему на своем веку, больше хотелось прыгнуть за борт, чтобы не встречаться с этими одичалыми глазами. Не будь твердого слова неизвестного, аванса и самой лодки, дед, наверное, так бы и сделал. Но джонка была его домом: приходилось трястись и молитвенно ожидать, пока на горизонте не появятся контуры великого города.

Пассажир успокаивался. Думы овладевали его настроением, и он, прикрыв глаза, оставался наедине со своими мыслями. Наверное, он еще не совсем осознанно догадывался, почему вокруг него так все завертелось, угрожающе приблизилось действенной опасностью. Иногда по-мальчншески неумело производил что-то вроде улыбки: то не совсем проявленно хмурился, то снова пел — длинно, заунывно. Такие песни старику приходилось слышать от русских, которых помнил еще с последней войны.

А у незнакомца вдруг отчетливо и болезненно в памяти вставали дни, когда он решил покинуть базу, на которой его учили всему, но только не тому, чего он хотел. В последний год все чаще и чаще читали лекции про северный народ — русских, которые, кроме несчастья и вреда, миру ничего не принесли. Но его отцы напутствовали иными славами. Им он верил свято. И родственник словами деда говорил такие же памятливые слова. А здесь, на базе, все становилось совсем по-другому. Почему? Первые два года его и еще многих парней в основном обучали всяким хитростям тайной работы. Но на третий год по три-четыре часа в неделю читали всевозможные лекции. Многое в них не сходилось с его понятиями. Но что? Откуда такой каламбур в голове? Только к концу года, сначала неосознанно, потом все явственней и осмысленней стало доходить, что те очкастые и лысые джентльмены говорили неправду,

Он, Рус, никому ничего не должен. Ничем не обязан. Он волен распоряжаться своею судьбой и жизнью.

Правда, его ценили за качества присущие диверсанту. Но это частности. За конфликты с обучавшимися, и даже жертвы, его не наказывали. В лагере уважали тех, кто железно мог постоять за себя. Но сознание требовало правды, видения истины. Хотелось побыть на той земле, по которой так горько плакал дед.

В те месяцы, воспользовавшись инцидентами на границе России с Китаем, общей запутанностью первых дней, перешел в Северную Корею, а оттуда на землю Советской страны. При нем было немало русских денег, выменянных у спекулянта на корейские и американские купюры, которые Рус с невинной простотой изьял из кассы начальника базы. Эти несколько тысяч позволили поездить по обширной стране.

Но почему в последнее время к нему прицепились? Его личное дело, что он бросил базу. Он свободный человек.

Тот, осторожный, в шляпе, который в Полоцке пристал к нему с расспросами, наверняка, был агент. Рус убил его: коротко и жестоко.

Но потом началось. Сначала кто-то за ним следил: это было уже в Витебске. Рус тоже оставил лежать его в глубоком овраге у моста. Потом второй. Тогда и понял, что неспроста за ним увязались. Начались бессонные тревожные ночи, сплошные скитания. Да и пора было возвращаться в родные горы Китая. Около месяца длился путь до китайской границы. Временами удавалось отрываться от преследователей, но они как бы чувствовали, куда следует монах. Дни превращались в кошмары. Ежесекундно, взведенный в рывок, Рус ожидал нападения. Сейчас точно не может сказать: страдали ли от его кулаков невинные граждане. Но если находил у преследователя пистолет или нож, то сомнения отпадали. А на подходе к границе уже имел три пистолета. С ними он и перешел кордон. Дальше следовал наставлениям Вана. Хэйлунцзян удалось проехать товарным поездом без всяких происшествий. Вокзалы были спокойны. Никто по ним не бегал, не шарил подозрительными глазами и не обходил вагоны.

Монах хорошо помнил карту страны. Некоторые станции поезд проходил без остановок. На других ненадолго останавливали, прицепляли вагоны, трогались дальше. За эти сутки Рус отоспался, успокоился.

На станции в Харбине не было видно сутолоки и военизированных нарядов. Ясно: службы медлят. Дорога шла практически без происшествий, если не считать, что в Дэхое гоняли какую-то мелкую банду на путях. Только в Аньшане заметил патрули, осматривающие вокзалы, но они были еще беспечны. На следующий день резкими сиренами с кораблей возвестил о себе Далянь.