Воскрешение Лазаря

В Нижнем Новгороде часть каждой литургии Феогност служил не на старославянском, а на современном русском языке, но главное, конечно, его проповеди, когда он по часу и больше рассказывал прихожанам о древней Иудее, о земной жизни Спасителя. И все же сколько бы сил у него ни было, говорила Катя, к концу года он стал выдыхаться и видел, что выдыхается. Катя считала, что Феогноста сломали две вещи. Первая - его якобы присоединение к обновленчеству. От внутрицерковной борьбы Феогност был далек, мало что в ней понимал, по молодости лет, по стремительности восхождения он ее просто миновал. В Нижнем Феогност правил вполне самостоятельно и то, что приходило к нему из Москвы, мог не замечать. Так же отнесся он и к обновленцам. Конечно, он знал, кого поддерживают большевики, и уже по одному этому старался держаться от обновленцев подальше. Некоторые пункты их программы, правда, были ему близки, нечто похожее он думал и сам. И тут вдруг его вызывают в ГПУ и заявляют, что претензий за те одиннадцать месяцев, что он в Нижнем Новгороде, к нему уйма и к священникам его епархии тоже. Вслед за владыкой они не проповеди произносят, а на митингах выступают, часто то, что они говорят, иначе чем призывом к бунту счесть невозможно. Феогност стал оправдываться, но чекисты его перебили, сказали, что и у них, и в комитете партии не сомневаются: свою пулю он давно заслужил. А дальше заговорили мягче, обнадежили, что если Феогност присоединится к обновленцам, многое ему простится, и добавили, что предложение не их, не нижегородское, а из самой Москвы.

Торг тогда шел ровно трое суток, в итоге же из 12 пунктов обновленческой декларации Феогност подписал всего два, в сущности, вполне невинных. Но чекисты его переиграли. В газетах имя Феогноста было напечатано в списке епископов-обновленцев, и сколько он потом ни доказывал, что никогда к ним не присоединялся, а из их тезисов подписал лишь шестую часть, никто слушать его не хотел.

Феогност был совершенно произошедшим убит. Катя это и так видела, и по его молитвам. Он проклинал собственную глупость, каялся, что предал церковь, участвовал в ее расколе. Именно тогда его с новой силой начали мучить бесы. Время от времени бесы нападали на Феогноста еще в детстве. В Тамбове бывало, что его обращенные к Богу молитвословия прерывали дикие боли, причем он так кричал и его так било, что местный врач был убежден, что у ребенка эпилептический припадок. Потом и муки, и боли сошли на нет или, во всяком случае, почти сошли и возобновились лишь, когда он принял постриг. Правда, припадки стали другие. Он больше не терял сознания, не кричал и не падал, теперь из-за бесов он просто не мог сосредоточиться, в голове начиналась какая-то бесконечная сумятица, настоящий сумасшедший дом, когда уже не разберешь, где право, где лево, где хорошо, а где плохо; зло, которое в нем было, начинало казаться ерундой или даже чем-то хорошим, в чем каяться глупо. В епархии же, напротив, все сделалось тихо. Прихожан у Феогноста раза в три поубавилось, многие не могли простить ему отступничества, считали раскольником и трусом, некоторые даже - агентом ГПУ. Его прежнюю свободу объясняли как раз покровительством органов. Он что-то еще пытался сделать, но все было ему в укор.

Что бесы усилились именно после пострига, Катя привыкла объяснять тем, что нечистая сила в первую очередь нападает на того, кто особенно ей опасен. Обычно бесы не давали Феогносту молиться какой-то выходящей за рамки любых приличий возней, играми, веселым шумным бесовством, на которое трудно сердиться, но которое отвлекает больше всего другого. Когда же Феогносту удавалось их не слышать и не замечать, они что-то перевертывали и он или забывал порядок слов, или одно и то же слово повторял, будто заведенный, в конце же концов запутывался, начинал на бесов гневаться, кричать, тут они дружно исчезали, но и он снова вернуться к молитве уже не мог.

Его легкое, без надрыва, наоборот, с детской доверчивостью, умение обращаться к Богу, слушать Его, говорить с Ним - он так молился всегда, кроме тех дней, когда ему и в самом деле было невмоготу, - напрочь его оставляло. Пытаясь спастись от бесов, он и до обновленчества дважды, каждый раз недели на полторы, уезжал в Оптину к своему духовнику отцу Питириму, как и во времена послушничества, жил там с ним в одной келье. Питирим старался и на минуту не оставлять его одного, знал, что, стоит ему выйти, бесы нападут на Феогноста с новой силой. Эта необычная даже для нечистой силы ожесточенность среди оптинских старцев вызвала разногласие; одни, подобно Кате, говорили о святости Феогноста, из-за которой дьяволу во что бы то ни стало надо ему помешать, другие, наоборот, - о его слабости: дьявол видит, что Феогност непрочен в вере, что здесь он может нанести Господу урон, вот на него и нападает. Таков, Аня, зачин темы: "Феогност и бесы". Дальше тетке было рассказано много интересного.