Воскрешение Лазаря

Во время парадных обедов за стулом каждой из наложниц стояло по лакею, а кушанья подавались только на серебре и хорошем фарфоре. На балах в замке играл оркестр из музыкантов, которые раньше с успехом гастролировали в Москве. Они же в собственном уколовском театре сопровождали новейшие французские водевили, ставившиеся без перевода. Язык все знали отлично. Добавь, Анечка, красоту, которой его девки были одарены от природы: немудрено, что Уколов утверждал, что и на празднестве в Зимнем дворце не то что на балу в Воронеже, его воспитанницы не затеряются. Что он прав и удар попал в цель, доказывает ненависть к Уколову губернских дам, бывшая, по словам Кузовлевой, просто маниакальной. Кстати, пройдя подобную выучку, уколовские наложницы ничего не боялись больше, чем за провинность быть изгнанными из гарема и выданными замуж. И дело не в том, что в деревне все считали их потаскухами, куда хуже, что руками, которые привыкли к притираниям и благовониям, крестьянской работой заниматься было невозможно.

Таково введение. Теперь сама тема. Ефросиния Кузовлева, или просто Фрося, попала в уколовский гарем 13-летней в 1859 году и была, наверное, его последней любовью. Статная, с атласной кожей и большими черными глазами, она на крестьянских детей походила мало. Кто-то ей даже говорил, будто она дочь заезжего офицера, соблазнившего девицу из мещан. Когда она родилась, мать, дабы скрыть грех, подкинула младенца на ступеньки воронежского храма Всех Святых, где его подобрала пара бездетных уколовских крестьян. Правда это или легенда - не знаю.

Вне всяких сомнений, Фрося любила своего барина, позже ей не раз пришлось за это платить. Прожила она с ним недолго, чуть больше двух лет. В 1861 году, ровно за месяц до указа, отменяющего на территории Российской империи крепостное право, Уколов собрался умирать. Из Воронежа он пригласил нового губернатора, тот в молодости был его хорошим приятелем по конногвардейскому полку и отказывать не стал, хотя его и пытались отговорить. Когда губернатор приехал, Уколову еще хватило сил встретить его как полагается, они посидели за столом, выпили, вспомнили полк, вспомнили Польшу, где вместе воевали, и тут Уколов ему объявил, что через два дня он отдаст Богу душу и хочет, чтобы боевой товарищ лично его похоронил. Причем похоронил следующим образом: во дворе замка лежит колода от трехсотлетнего дуба, ее надо распилить вдоль, выдолбить внутри нишу, ровно, чтобы он, Уколов, в ней поместился, а потом подогнать и скрепить обе половины так плотно, чтобы в стык и лезвие бритвы нельзя было вставить. После же отпевания зарыть колоду метров на пять или глубже.

Губернатор подобной просьбой был явно смущен, принялся уверять Уколова, что он выглядит молодцом, переживет и его самого, а главное, завтра днем неотложные дела требуют его присутствия в Воронеже. Задерживаться он больше не может. Добавил приятель, и что в колодах хоронят разве что у староверов.

Но Уколов был к возражениям готов. Он ответил, что то, что не проживет трех дней, ему известно наверняка, во всяком случае, оставаться в имении дольше приятелю незачем, что касается похорон, это не просто услуга старого однополчанина: ему приготовлен прощальный подарок, в стойле стоит чистокровный английский жеребец первоклассных кровей. Губернатор был страстный лошадник, и Уколов понимал, чем его взять. О колоде же сказал, что своих мерзавцев хорошо знает и не сомневается, что и в ограде церкви они его могилу сделают отхожим местом. А он, Уколов, не хочет плавать в их вонючем дерме.

Жеребец перевесил дело, и губернатор, уверяя Уколова, что ни один русский православный человек на подобное кощунство не способен, остался. А дальше, говорила Фрося, было точно как предсказывал Уколов. Скончался он на третий день, ночью, уже под утро, был похоронен в своей выдолбленной дубовой колоде; могилу вырыли глубокую, Уколов лег даже глубже, чем фундамент их большого деревенского храма. Закопали его прямо у стены.

Но и храм не помог. Каждый из местных, кто проходил поблизости, считал долгом зайти в ограду и там, на уколовской могиле, нагадить. Кузовлева, когда он умер, вернулась назад к родителям, но счастья ей это не принесло. Отец с матерью рады Фросе не были, и скоро, чтобы сбыть с рук лишний рот, вознамерились выдать ее замуж, благо она была на редкость хороша и претендентов хватало. Некоторые женихи, да еще для крестьянской дочери с ее биографией, были очень недурны. Например, чиновник из Павловска, маленького городка в трех верстах от их деревни. Но Фрося всем отказывала, если же родители настаивали, говорила, что скорее утопится, и мать видела, что она вправду наложит на себя руки. Постепенно женихам надоело, и они отступились.