Восемь (ЛП)

По идее, в этот момент, Холли должна выглядеть для меня совершенно непривлекательно, но но несмотря на свое сопротивление, я нахожу ее самой прекрасной девушкой, которую когда-либо видел.

Она наклоняет голову, чтобы не было видно рот, с усердием все пережевывает, пока не получается проглотить, а затем вытирает лицо бумажными салфетками, оставляя разводы от лимонной глазури.

— Слушай, Джош. Давай не будем ходить вокруг да около. Ты здесь потому, что твоя мать велела тебе так сделать. И, если задуматься, это довольно-таки печально для такого большого мальчика, как ты.

Холли пожимает плечами и смотрит на меня так, будто я заслуживаю ее жалости, а затем продолжает:

— А я здесь потому, что ты брат моего босса. К чему расшаркиваться друг перед другом, если ни один из нас не желал провести это время вместе? Я не знаю тебя, ты не знаешь меня, поэтому дай мне доесть, и я тут же исчезну.

Закончив свою тираду, девушка цепляет вилкой последний огромный кусок пирожного, широко открывает рот и полностью запихивает его туда, с трудом смыкая за ним губы.

— М-м-м, шерьежно, они делают м-отлишные пиожные-ом.

Я касаюсь края своей тарелки кончиком пальца и толкаю ее через стол к ней.

— Вот, кажется, тебе оно очень понравилось, можешь и мое съесть.

— Нет, спасибо, не хочу тебя объедать.

Холли еще раз вытирает губы, допивает кофе и встает из-за стола. С момента, как мы зашли сюда, сделали заказ и сели, и до того, как она встает, чтобы уйти, не прошло и десяти минут.

Не понимаю, что делаю, пока не чувствую своими пальцами мягкую кожу ее запястья и бьющийся пульс, но моя неожиданная попытка остановить ее шокирует нас обоих в равной степени. Холли переводит взгляд с моего лица на руку, которой я легко удерживаю ее, а потом снова смотрит на меня с застывшим вопросом на губах. Несмотря на переполняющее меня желание, я должен отпустить ее и свалить отсюда побыстрее, но потребность провести с ней больше времени куда сильнее.

— Сам не знаю, что делаю, — признаюсь я, как будто согрешил. Слова, вязкие как патока, и предают мужчину, которым мне хочется стать.

Девушка снова опускает взгляд на мою руку, которой я держу ее за запястье, туда, где наша кожа соприкасается, и признается:

— И я не знаю.

Ее темно-карие глаза находят мои, и боль, которую я вижу в их шоколадной глубине, неожиданно мне знакома. Она как старый друг или любимая куртка. Хочется скользнуть в нее и купаться в этих муках. Я хочу потереться об эту боль, пока зуд не превратится в ожог.

— Где ты живешь?

Она знает, к чему я веду, потому что даже глазом не моргает на мой бесцеремонный вопрос.

— Я на машине. Тут не далеко. Дома никого нет.

Между нами что-то трескается с неприятным звуком и немелодичным долгим звоном, скорее как от резкого удара, который может застать врасплох. Мы оба впитываем это ощущение, наслаждаемся сопровождающей его болью и позволяем ему превратиться в трепет.

— Идем, — это команда. Я не спрашиваю, а она не ждет вежливой просьбы или застенчивого вопроса. Не могу сказать, когда это превратилось из неуклюжего, навязанного свидания во что-то еще, но я точно не могу, нет, не желаю останавливаться. Мы — два автомобиля, которые вот-вот столкнутся, и я со всей страстью предвкушаю травмы и синяки от нашего надвигающегося и непредотвратимого столкновения.

Освобождаю ее руку от своего захвата, и Холли медлит лишь на секунду, прежде чем закинуть на плечо сумку и повернуться к выходу из кофейни. Мы меняемся ролями: теперь я послушно иду за ней, и точно так же, как до этого вел ее сюда, девушка не оглядывается, чтобы убедиться, следую ли я за ней. Она знает, что это так.

Мы петляем по многолюдным улицам, пытаясь не столкнуться с туристами, и я задерживаю свой взгляд на ее спине. Свободная хлопчатобумажная рубашка, которую она носит как платье, туго затянута на талии широким кожаным ремнем. У нее на ногах простые коричневые кожаные сандалии с тисненым цветочным рисунком, и, как всегда, в ее в волосах цветок, на этот раз желтая гербера. У нее длинные, гладкие и загорелые ноги, и я заворожен тем, как рубашка обтягивает упругие бедра. Ее подтянутые мышцы под обласканной солнцем кожей растягиваются и напрягаются с каждым шагом. Она не спешит, но и не сбивается с шага. Девушка идет с присущей ей расслабленной уверенностью, которая проявляется тем, как она одета, как себя ведет и даже говорит. Холли не особо старается угодить кому-либо, и, черт меня подери, если это не кажется невероятно возбуждающим.

Когда мы подходим к видавшей виды маленькой и старой машине, которая стоит на тенистой стороне улицы, она открывает водительскую дверь, бросает сумку на заднее сиденье и наклоняется, чтобы разблокировать пассажирскую. Холли не смотрит на меня, не подает знак, чтобы я сел. Сам факт разблокировки двери является для меня приглашением присоединиться к ней.

Мы оба знаем, что если я сяду в машину, то только по одной единственной причине. Нам следует испытывать неловкость. Между нами должно витать некомфортное напряжение.

Но ничего такого нет и в помине.